"Евгений Шкловский. Будь мужчиной, Макс!; Переулок; Прислушивающийся (Рассказы) " - читать интересную книгу автора

на ухо нечто отдаленно мелодичное, но обещалось нечто большее, куда Ч. все
пытался прорваться.
Девочка-девушка, которая исполняла Баха, была дебютанткой, но, как
слышал Ч., чрезвычайно талантливой. И вышла она к роялю натянутая как
струнка, в темном платье, с забранными назад волосами. Похожая на монашенку,
в которой все трепещет от предчувствия близящейся торжественной службы и,
возможно, встречи...
Бледная она была от волнения... Словно убегая от него, стремительно
села к роялю, секунду помедлила, замерев с поднятыми руками, с вытянутыми,
изготовившимися к решающему прикосновению пальцами, и тут же, словно
бросаясь с обрыва, опустила их.
Осторожно и вкрадчиво, едва касаясь, нащупывала она, опробовала шаткий
мосточек. Но уже надвигалось оно, то самое, и плыло по залу, все ближе и
ближе, все неотвратимей, как вдруг у Ч., уже было настроившегося прикрыть
глаза, подло и гадко запершило в горле, и сразу вслед за тем накатил сухой,
надрывный, а главное, какой-то тупой, безысходный кашель.
Чем больше Ч. пытался его сдержать, зажимая рот платком, судорожно
сглатывая и производя разного рода движения горлом, шеей, губами и языком,
тем неистовее рвалось. Чем уверенней и вдохновенней летали по клавишам
пальцы пианистки, тем сиплей и злей становился кашель, все больше и больше
напоминая истеричный лай обиженной собачонки.
Першило и першило.
Не горло было, а выжженная пустыня, зной, сушь и колкий раскаленный
песок, шуршащий и скребущий мириадами слюдинок, мутно-белых зазубринок,
трущихся друг о дружку в медленном неостановимом движении.
Девушку было жаль - так она выкладывалась, стараясь вдохновенными
баховскими аккордами перекрыть сиплое перханье Ч.
Чем неудержимей был кашель, тем самозабвенней бросала она руки на
клавиши, тем ниже наклонялась, словно шла против ветра, сквозь метель и
пургу.
Но и Ч. тоже было жалко - так он побагровел весь в своей мучительной
борьбе, захлебываясь и ощущая себя как на лобном месте, под перекрестными
неприязненными взглядами, его казнящими. Но и сам он себя казнил, понимая
прекрасно, что портит все, что причиняет страдания бедной исполнительнице,
может быть, очень надеявшейся на это выступление.
Да-да, он ей сопереживал - аж до слез...
Ч. плакал - от сострадания и от кашля, давясь в платок, пока наконец,
отчаявшись пересилить приступ, не вскочил и не побежал вон из зала,
сокрушаясь, что теперь, в дополнение ко всему, этим самым наносит девушке
непростительную обиду...
И так было плохо, и эдак!..
С полчаса, наверно, бродил Ч. по окружающим переулкам и все пытался
прокашляться. Однако глухое клокотание в бронхах, скворчание и сип в горле
не унимались. И чем дольше он бродил, тем острее было в нем желание
вернуться. Вернуться и дослушать.
Словно то, что было начато там, в зале, так грубо отнятое у него по его
же, можно сказать, вине, могло еще быть возвращено.
Конечно, можно было и уйти. Уйти было даже легче и проще, чем
возвращаться, бездарно прогуляв полконцерта. Уйти - и не видеть больше
никогда этой девушки, которой он так мелко навредил, пусть и невольно. Уйти,