"Евгений Шишкин. Магазин "Интим"" - читать интересную книгу автора

сволочь. Он будто издевался..."
"Так сколько же вы лет-то с ним, сколько?!" - вскрикнул Пал Игнатич, найдя
вдруг в воспоминаниях какую-то ужасающую подоплеку возможной, еще
давней-давней связи жены и брата; находить такие зацепки в его нынешнем
состоянии было легко: многое тетерь в поведении Ангелины с Петро казалось
пошлым и омерзительным.
"Не знаю... Может, лет пять, - всхлипнула Ангелина. - Может, чуть
побольше..."
"Гадина! Какая же ты гадина! - взвыл Пал Игнатич, его даже затрясло.
Затрясло и Ангелину: ей показалось, что руки мужа ищут нож или стул, или
еще чего, чтобы воздать ей по заслугам; но ни до смертоубийства, ни даже о
воспитательного рукоприкладства не дошло: - Гадина! И ты, и он - гадины!"
...Теперь Пал Игнатич шел к Петро, точнее, почти бежал; полы расстегнутого
плаща дергались из стороны в сторону; легкие, редкие, остатные волосы на
голове трепыхались на ветру, словно сухой ковыль в осенней степи; дрожащие
губы нашептывали усеченные, обгорелые в яростном полыме проклятия. Пал
Игнатич был так возбужден, суетен, что промчался до следующей остановки на
своих двоих, хотя мог бы сразу, у своего дома, сесть в троллейбус и
доехать до брата, "... до него... до подле... До кры... До крысы!" Пал
Игнатич даже вздрогнул, когда обозвал, а вернее, сравнил Петро с крысой:
он ведь и раньше в облике своего брата, в его чертах, в его движениях и
манерах наблюдал что-то этакое от грызунов, от крыс; правда, думать об
этом, заострять на этом внимание не хотел " совестился такой похожести. Но
нынче, но теперь Пал Игнатич узрел в Петро всю его крысиную мерзость: чуть
вытянутая вперед морда (слово "лицо" сейчас ему и в голову не пришло), усы
торчком; остренький, чуть загнутый нос и вроде бы даже с помпончиком, с
этакой шишечкой на конце; маленький тонкий рот, часто и мелко двигающиеся
при жевании челюсти... И тут Пал Игнатич представил, как этот... как эта
крыса, пакостно улыбаясь, лезет к Ангелине, лапает ее за пышные груди, а
потом заваливает ее на заднем сиденье своего истертого, похотливого
"жигуленка". Пал Игнатич аж сплюнул от такой тошнотворной картины.
Петро к родственникам в деревню уехать еще не успел, не скрылся, но уже
приготовился, уложился и стоял во дворе дома у машины, ковырялся отверткой
в замке дверцы, регулировал "защелк". Брата он не засек, не заметил, а
сразу почувствовал: Пал Игнатич сзади влепился в его плечи и стал
безбожно, судорожно трясти, так что в первые секунды голова Петро
заболталась во все стороны, как у резиновой куклы. От таких неожиданных
колебаний Петро выронил отвертку и прикусил себе язык, а когда содрал со
своих плеч вражьи руки и, вывернувшись, увидел в обличье злодея-брата, то
и вовсе потерял дар речи: Пал Игнатич, и смолоду-то никогда не дравшийся,
сейчас наскакивал как петух, тыкал, хватал за грудки, пинался ногами.
- Говно ты, Петро! Говно! Я думал ты мне брат, а ты говно! - забрызгал Пал
Игнатич слюной, вскипевшей на каленом железе ревности, и все норовил
ударить извивающегося Петро коленкой по мужскому месту, куда побольнее,
чтобы знал, знал, как распускать...
- Ты чего ты, с ума спятил?! Чего? Чего ты?! - барахтаясь в хулиганских
объятиях брата, недоуменно выкрикивал Петро, но вскоре сообразил, видать,
откуда такова напасть, и в глазах появился серый блеск тревоги, как у
нашкодившего кота.
- Она мне все... все рассказала, - с обидой, чуть не плача, выговаривал