"Петр Ширяев. Внук Тальони " - читать интересную книгу автора

виновато, от Лутошкина.
Заострившимся взглядом Лутошкин впился в его лицо и с тихой угрозой
застучал по столу пальцами:
- Если ты... еще раз заявишься на конюшню пьяный - выгоню к чертовой
матери! Понял?
Округлое свекольное лицо Филиппа приняло плаксивое выражение. Он
съежился, словно ему вдруг стала холодно, и хрипло заговорил:
- Что вы, Алим Иваныч?!. Одной росинки во рту не было!.. Будь я
проклят, ежели...
- Сукин ты сын, вот что! - встал Лутошкин и, сунув в карман кителя
секундомер, вышел во двор.
- Корм проела кобыла?
Филипп пренебрежительно сплюнул.
- Ко-орм?!. Она кормушку могет слопать, не то что корм! Заморенная,
дьявол! На мое рассуждение, Алим Иваныч, толков из нее никаких не должно
выйтить: и скучновата, и ребра мало, и...
- Помолчи, без тебя разберемся! - оборвал его Лутошкин.
Не отвечая на поклон двух конюхов, чистивших сбрую, он прошел в конец
конюшни, к крайнему деннику.
Уткнув понурую голову в угол, серая кобыла даже не оглянулась на
вошедших в денник наездника и конюха. Она казалась еще худее и унылее, чем
вчера, когда ее привели. У Лутошкина неприятно засосало на сердце.
"Пожалуй, прав Филька, - ни рожи, ни кожи..."
- Собирай! - хмуро приказал он, выйдя из денника.
Филипп и оба конюха начали готовить серую Лесть к запряжке. Лутошкин
стоял тут же и изредка бросал приказания:
- Спусти бинт!
- Ногавки[1] давай!
- Чек![2]
По мере того как кобылу, словно невесту к венцу, облачали в беговой
наряд, ее понурость исчезала; она заметно оживлялась, и в кротких, влажных
глазах зажигались огни. Уши, вздрагивая как стрелки компаса,
настораживались, нервные и чуткие к каждому звуку и к каждому движению
конюхов. По тонким и сухим передним ногам пробегала чуть заметная дрожь.
Из-за решетчатых дверей денников[3] другие лошади смотрели с пугливой
внимательностью на свою подругу, и некоторые из них били копытом в
деревянный пол.
Лутошкину понравилось, что кобыла спокойна и в то же время чутка той
чуткостью, которая сразу говорит наезднику об отдатливости лошади в работе и
указывает, что у нее "много сердца". Как всякий наездник, он терпеть не мог
лошадей тупых, "без сердца", хотя бы и очень резвых. Езда на таких лошадях
вызывала в нем чувство, похожее на то, что человек с огромным аппетитом
вынужден удовлетворять голод неприятным и невкусным блюдом...
Наблюдая за Лестью, Лутошкин вспомнил слова больного Гришина, по
рекомендации которого владелец поставил в его конюшню эту лошадь:
"Кобыла старшего класса! Держись обеими руками за нее..."
Спустя полчаса он въезжал на беговой круг. Огромное пространство
ипподрома, похожее на овальное блюдо, было ярко озарено утренним солнцем.
Усыпанная желтым песком беговая дорожка красиво оттенялась сочною зеленью
газонов и цветников по середине круга. Взад и вперед проносились