"Виктор Широков. Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке " - читать интересную книгу автора

мною, мол, в теории силен, а на практике - полный ноль. И тут во время нашей
очередной прогулки, лесной прогулки, надо отметить (ведь вместо городских
парков и скверов поселки наши окружал почти девственный лес, можно сказать,
тайга), после многочасовых хождений и сидений на пеньках и кочках, причем
Лиля уютно устраивалась на моих немеющих даже от ее малого веса коленях, мы
встретили, причем уже на пути к Лилиному дому, угрюмую троицу. Потом
выяснилось, что один из них и был виновником и первопричиной Лилиного
аборта, действительно москвич, что тогда в провинции превосходило любой
дворянский титул, который все еще был под полным запретом. Троица была
пьяна. В руках у всех угрюмых спутников были веселые вполне ножи. Вполне
открыто. Словно по весне в головановском лесу грибы можно было уже косить
косами, а не только срезать ножами одинокие сморчки.
Лиля как тигрица кинулась на мою защиту, хотя поначалу ни драки, ни
явной угрозы не было. Но ножи сверкали, а по закону жанра каждое ружье, даже
висящее на стене, должно в конце акта выстрелить. Раз в год и дубина
стреляет, - гласит народная мудрость.
Актовым залом был почти шекспировский лес, и акт наш оборачивался
трагикомедией, на которые такой мастак наша жизнь. Под охраной Лили я дошел
до станции, сел вместе с нею на электричку (почему-то сразу и резко
стемнело, выяснилось, что уже заполночь и автобусы ко мне в ПДК (N - ский
домостроительный комбинат) уже не ходили). Она уверенно сказала мне, что с
ней ничего плохого не случится, и я должен думать только о себе, и в Левино
(о, трус я, трус безмерный) почти на полном ходу поезда я спрыгнул с
подножки, впрочем, это было для нас не в диковинку: по-ковбойски вскакивать
на подножки вагонов и соскакивать с них (это в Москве двери вагонов
электричек закрываются автоматически, а в провинции и двери открываются на
ходу беспрепятственно вручную и подножки открыты и доступны всегда, и даже
платформы не такие высокие, как в столице, и не мешают попутному бегу
вагонного ковбоя).
Спрыгнул, упал, прокатился кубарем и побежал, не оглядываясь, (ножи
ехали в тамбуре соседнего вагона по настоянию заботливой Лилички),
перескочил какие-то заборы, попал в угольную яму, отбился от налетевших
шальных собак, разбил очки в кармане, ободрал чуть не до кости локоть правой
руки (там до сих пер остались синеватые вкрапления шлака, угля и гравия),
разорвал левую штанину и что-то еще, вроде, повредил, только не голову,
которая - дурная - ногам покоя не дает, ибо на следующий день и может еще на
два-три оказался в постели, и Лиля навестила меня первый и единственный раз
в родительском доме, вызвав потом бурю материнских нареканий в ее и мой
адрес. Так меня второй раз не убили, а любовь моя или то, что я принимал
тогда за любовь, умерла сразу и бесповоротно, и уже через несколько лет я
встретил Лилю располневшую (то есть уже не Лиличку-лолиточку), то ли
беременную, то ли уже разродившуюся, естественно, замужнюю. Она работала
продавцом в овощном магазине, стояла в очереди на квартиру, пока жила еще
вместе с матерью и в разговоре держала себя свысока, хотя и завлекающе. А
для меня, то ли ординатора кафедры глазных болезней, то ли еще студента
лечфака это был такой мезальянс... Как хорошо, что мы разошлись, не сойдясь!
Но если она сейчас на меня до сих пор в обиде, то она права, черт возьми,
ибо нет мне оправдания, нет мне прощения, трусу несчастному! И может быть
было бы справедливее и лучше, если бы меня тогда порезали искупительно,
пусть бы не убили до смерти... Что ж, сюита, то бишь рулетка продолжается.