"Слова на букву 'Н'" - читать интересную книгу автора (Косматка Тед)

ТЕД КОСМАТКА. СЛОВА НА БУКВУ «Н»

Они появились из пробирок. Бледные, будто призраки. С голубовато-белыми, как лед, глазами. Сначала они пришли из Кореи.

Я пытаюсь мысленно представить лицо Дэвида, но не могу. Мне сказали, что это временное явление - разновидность шока, который иногда наступает, когда увидишь подобную смерть. И хотя изо всех сил пытаюсь восстановить в памяти лицо Дэвида, я вижу лишь его светлые глаза.

Сестра сидит рядом на заднем сиденье лимузина. Она сжимает мою руку:

- Уже почти все.

Впереди, у ограды из кованых железных прутьев, толпа протестующих начинает волноваться, увидев приближение нашей процессии. Они стоят в снегу по обе стороны кладбищенских ворот, мужчины и женщины в шляпах и перчатках, на лицах выражение справедливого негодования, в руках плакаты, которые я отказываюсь читать.

Сестра опять сжимает мою руку. Я не видела ее почти четыре года. Но сегодня она помогла мне выбрать черное платье, чулки и туфли. Помогла одеть сына, которому еще не исполнилось трех лет, и он не терпит галстуки. Сейчас он спит на сиденье напротив нас, еще не понимая, что и кого он потерял.

- Ты выдержишь? - спрашивает сестра.

- Не знаю. Наверное, нет.

Лимузин замедляет ход, сворачивая на территорию кладбища, и толпа бросается к нему, выкрикивая ругательства. Люди плотно обступают машину.

- Вас сюда никто не звал! - кричит кто-то, и к стеклу прижимается лицо старика с безумными глазами. - Свершится воля Божья! - вопит он. - Ибо расплата за грех есть смерть.

Лимузин раскачивается под напором толпы, и водитель прибавляет ход, пока мы проезжаем мимо них, направляясь вверх по склону к другим машинам.

- Да что с ними такое? - шепчет сестра. - Как они могут вести себя подобным образом в такой день?

«Ты удивишься, - думаю я. - Может быть, это твои соседи. А может быть, мои». Но я смотрю в окно и ничего не говорю. Я начинаю привыкать к тому, что молчу.

* * *

Она приехала ко мне домой сегодня, чуть позже шести утра. Я открыла дверь и увидела ее, такую замерзшую. Мы так и стояли молча - никто из нас не знал, что сказать после столь долгой разлуки.

- Я узнала об этом из новостей, - сказала она наконец. - И прилетела первым же самолетом. Мне так жаль, Мэнди.

В тот момент я хотела ей ответить - слова распирали меня изнутри, я была как пузырь, готовый лопнуть, - и я открыла рот, чтобы завопить на нее, но то, что из него вырвалось, принадлежало уже другой женщине; я жалко всхлипнула, и сестра шагнула ко мне, обняла, и у меня после стольких лет снова появилась сестра.

Лимузин притормозил возле вершины холма, подтянулись и другие машины нашей процессии. По сторонам дороги теснились надгробия. Я увидела впереди зеленую палатку. От ветра ее полотняные бока раздувались и втягивались, словно дышал какой-то великан. Перед ней прямыми рядами выстроились две дюжины серых раскладных стульев.

Лимузин остановился.

- Разбудим мальчика? - спросила сестра.

- Не знаю.

- Хочешь, я его понесу?

- А ты сможешь?

Она взглянула на ребенка:

- Ему ведь три года?

- Еще не исполнилось.

- Он крупный для своего возраста. Или мне так показалось? Я мало общаюсь с детьми.

- Врачи говорят, что он большой.

Сестра подалась вперед и коснулась его молочно-белой щеки.

- А он красивый, - сказала она. Я постаралась не заметить удивления в ее голосе. Люди никогда не осознают, каким тоном говорят, а интонация выдает их предположения и ожидания. Но меня давно уже перестало задевать то, что люди подсознательно выдают. Сейчас меня оскорбляют лишь намерения. - Он действительно очень красивый, - повторила она.

- Он сын своего отца.

Из машин перед нами стали выходить люди. Священник уже шагал к могиле.

- Пора, - сказала сестра. Она открыла дверцу, и мы вышли в холод.

* * *

Сначала они пришли из Кореи. Но это, конечно же, неправильно. Историю надо рассказывать по порядку. Точнее будет заметить, что все началось в Британии. В конце концов, именно Хардинг опубликовал ту первую статью, именно Хардинг потряс мир тем заявлением. И именно портреты Хардинга религиозные фанатики сжигали на лужайках перед церквями.

И лишь позднее корейцы открыли миру, что достигли той же цели на два года раньше. И еще позже, намного позже, мир осознал масштаб того, что они сделали.

Когда Народная партия угробила Ен Бэ, корейские лаборатории опустели, и внезапно обнаружились тысячи светловолосых или рыжих малышей-сирот, бледных, как призраки, голодающих на корейских улицах, когда вокруг рушилось общество. Последовавшие войны и смены режима уничтожили большую часть научных данных, но сами дети - те из них, кто выжил, - остались бесспорным фактом. И в том, кто они такие, ошибиться было невозможно.

Никто так и не раскрыл истинную причину, почему Ен Бэ вообще запустил этот проект. Возможно, корейцы хотели вывести суперсолдат. А возможно, причина была самой древней: потому что они могли это сделать.

Зато точно известно, что в 2001 году дискредитированный биолог Хван Ву-Сук, специалист по стволовым клеткам, впервые в мире клонировал собаку, афганца. В 2006 году он сообщил, что трижды пытался клонировать мамонта, но безуспешно. Западные лаборатории лишь говорили об этом, а корейцы взяли и попробовали.

В 2011 году корейцы наконец-то добились успеха, и у слонихи, ставшей суррогатной матерью, родился мамонтенок. По стопам корейцев пошли другие лаборатории. На свет возродились другие виды. Бледная пляжная мышь1. Пиренейский каменный козел. И более древние животные. Лучшим ученым США пришлось покинуть страну, чтобы продолжать работу. Американские законы, запрещающие вести исследования со стволовыми клетками, не остановили продвижение науки - они лишь прекратили эти исследования в США. И вместо Америки патенты на соответствующие процедуры получили Великобритания, Китай и Индия. Был побежден рак, большинство форм слепоты, рассеянный склероз, болезнь Паркинсона. Когда Конгресс наконец-то легализовал медицинские процедуры, но не те направления исследований, которые привели к их разработке, лицемерность такой позиции стала настолько очевидна, что даже самые лояльные американские цитогенетики покинули страну.

Хардинг оказался в этой последней волне, уехав из Штатов, чтобы основать лабораторию в Великобритании. В 2013 году он стал первым, кто вернул к жизни тасманийского сумчатого волка. Зимой 2015 года кто-то принес ему неполный череп из музейной экспозиции. Череп был долихоцефальным - длинным, низким, большим. Кость тяжелая, свод черепа огромный. Это был череп, найденный в 1857 году в карьере, в долине реки Неандер.

* * *

Когда мы с сестрой выбираемся из лимузина, снег под ногами скрипит. Дует ледяной ветер, мои ноги в тонких чулках сразу немеют. Самый подходящий день для его похорон - Дэвид всегда легко переносил холод.

Сестра кивает на открытую дверь лимузина:

- Ты точно хочешь взять с собой мальчика? Я могу остаться с ним в машине.

- Он должен все увидеть.

- Он не поймет.

- Не поймет, зато потом сумеет вспомнить, что был здесь. Возможно, это важнее всего.

- Он слишком мал, чтобы запомнить.

- Он вспомнит все. - Я наклоняюсь к затененной глубине салона и бужу мальчика. Его глаза раскрываются голубыми огоньками. - Пойдем, Шон, пора вставать.

Он трет глазенки крепкими кулачками и не отвечает. Мой сын - мальчик тихий и спокойный. На улице я натягиваю шапочку ему на уши. Мальчик идет между мной и сестрой, держа нас за руки.

На вершине холма нас встречают доктор Майклс и другие преподаватели из Стэнфорда. Они выражают соболезнования, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не зарыдать. Майклс выглядит как после бессонной ночи. Я представляю ему сестру, они пожимают друг другу руки.

- Вы никогда не говорили, что у вас есть сестра, - замечает он.

Я лишь киваю. Майклс смотрит на мальчика и дергает его за шапочку.

- Хочешь ко мне на руки? - спрашивает он.

- Да, - голос у Шона тихий и хрипловатый после сна. Нормальный голос для мальчика его возраста. Майклс поднимает ребенка, и голубые глаза Шона снова закрываются.

Мы молча стоим на морозе. Провожающие собираются вокруг могилы.

- Мне до сих пор не верится, - говорил Майклс. Он чуть покачивается, машинально укачивая мальчика. Так поступает лишь мужчина, познавший отцовство, хотя его дети уже выросли.

- У меня такое чувство, что я теперь совсем другой человек, - говорю я. - Только я еще не научилась быть другой.

Сестра крепко сжимает мою руку, и на этот раз я не выдерживаю. На морозе слезы обжигают щеки.

Священник прокашливается - он готов начать. Шум, который доносится со стороны протестующих, становится громче, то нарастая, то стихая - но на таком расстоянии я, к счастью, не могу разобрать слов.

* * *

Когда мир узнал о корейских детишках, он начал активно действовать. Гуманитарные группы хлынули в раздираемые войной районы, деньги перешли из рук в руки, и многие дети были усыновлены в других странах, создав новую всемирную диаспору. Все они были широкие в кости, с мускулистыми конечностями, обычно чуть ниже среднего роста, хотя из этого правила имелись и поразительные исключения.

Все они выглядели как члены одной семьи. В конце концов, детей было намного больше, чем ископаемых образцов, из которых извлекли их ДНК. Дубликаты были неизбежны.

Судя по скудным данным, оставшимся от корейских ученых, источников ДНК у них имелось чуть более шестидесяти. У некоторых даже были названия. «Старик из Ла-Шапелье-о-Сентс», «Шанидар-4» и «Виндиджа». Был красивый и симметричный образец «Ла-Феррасье». И даже «Амад I». Огромный «Амад I», ростом 180 сантиметров и объемом черепа 1740 кубических сантиметров - крупнейший из когда-либо найденных неандертальцев.

Техника и приемы, отточенные на собаках и мамонтах, легко сработали и применительно к роду Homo. Экстракция генетического материала, затем наработка нужного его количества методом ПЦР2. Потом искусственное оплодотворение платных суррогатных матерей. Процент успешных родов был высок, единственным осложнением стали частые кесаревы сечения. И один из фактов, который пришлось усвоить популярной культуре - у неандертальцев головы крупнее.

Проводились тестирования. Детей изучали, отслеживали, оценивали. У всех отсутствовало нормальное доминантное выражение в локусе MC1R - все были бледнокожие, рыжие или блондины. Все голубоглазые. Все с отрицательным резус-фактором.

В шесть лет я впервые увидела ту фотографию. Это была обложка журнала «Тайм» - теперь это знаменитая обложка. Я слышала про тех детей, но никогда их не видела - этих ребят, почти моих ровесников, из страны, которая называется Корея. Детишек, которых иногда называли призраками.

На той обложке бледнокожий и рыжий мальчик-неандерталец стоял вместе с приемными родителями, задумчиво рассматривая устаревшую витрину в антропологическом музее. Восковый неандерталец из музея держал дубину. У него был нос, как у обитателя тропиков, темные волосы, оливковая кожа и темно-карие глаза. До появления «детей Хардинга» специалисты музея полагали, что знают, как выглядели наши первобытные предки. И решили, что они наверняка смуглые.

И неважно, что неандертальцы в десять раз дольше находились в бедной светом Европе, чем типичные предки шведов.

Рыжий мальчик на обложке был явно смущен.

Когда мой отец вошел на кухню и увидел эту обложку, он с отвращением покачал головой.

- Мерзость какая, - процедил он.

Я всмотрелась в выпуклое лицо мальчика. Я никогда еще не видела таких лиц.

- Кто он?

- Тупиковая ветвь. Дети будут сплошным убытком до конца своей жизни. Если честно, то это несправедливо по отношению к ним.

Первое из многих предсказаний насчет этих детей, которое мне довелось услышать...

Шли годы, дети росли, словно сорняки - и, как это было во всех популяциях, первое поколение, начавшее употреблять западную пищу, выросло на несколько дюймов выше своих предков. Хотя они и блистали в спорте, приемным родителям сообщили, что дети, скорее всего, будут отставать в школе. Они ведь первобытные, в конце концов.

Предсказание оказалось таким же точным, как и музейные витрины.

* * *

Когда я поднимаю глаза, руки священника уже воздеты к холодному белому небу.

- Благословен будь, Отец наш Небесный, да восславится имя твое во веки веков.

Изо рта священника при чтении вырывается пар. Этот отрывок я слышала и на похоронах, и на свадебных церемониях, он, как и сегодняшний мороз, подходит к ситуации.

- Да восславят Тебя небеса и творения Твои во веки веков.

Провожающие покачиваются от великанского дыхания палатки.

Я родилась в семье католиков, но все взрослые годы не видела пользы от публичной религии. До сегодняшнего дня, когда эта польза открылась столь ясно: неожиданное утешение - стать частью чего-то большего, чем ты сам. Утешение, что ты хоронишь своих мертвых не один.

Религия предоставляет тебе человека в черном, который что-то говорит над могилой любимого. Это ее первая обязанность. Если она этого не делает, это не религия.

- Ты сотворил Адама и дал ему в жены Еву, дабы она любила его и была опорой ему, и от этих двоих произошли все люди.

И все произнесли:

- Аминь, аминь.

* * *

В день, когда я узнала, что беременна, Дэвид стоял у окна, обхватив мои плечи огромными бледными руками. Он коснулся моего живота. За окном над озером к нам приближалась гроза.

- Я надеюсь, ребенок будет похож на тебя, - проговорил он своим странным глуховатым голосом.

- А я - нет.

- Лучше, если ребенок будет похож на тебя. Это облегчит ему жизнь.

- Ему?

- Я думаю, будет мальчик.

- И это все, чего ты ему желаешь? Легкой жизни?

- Разве не об этом мечтают все родители?

- Нет, - ответила я и коснулась живота. Положила свою ладонь поверх его огромной кисти. - Я надеюсь, наш сын вырастет хорошим человеком.

* * *

Я познакомилась с Дэвидом в Стэнфорде, когда он вошел в аудиторию, опоздав на пять минут.

Руки у него были толщиной с ногу обычного человека. А ноги - туловище. Его тело напоминало ствол дуба, выросшего на солнце. Одну из мощных призрачно-бледных рук покрывала рукавом татуировка, исчезающая под рубашкой. В ухе висела серьга, голова бритая. Густая рыжая козлиная бородка уравновешивала огромную шишку крючковатого носа и придавала объем маленькому подбородку. Из-под густых бровей смотрели большие и внимательные голубые глаза.

Вряд ли его можно было назвать красивым, потому что я не могла решить, так ли это. Но я не могла отвести от него глаз. Просто сидела и пялилась. На него все девушки пялились.

В те годы им было труднее попасть в программу высшего образования. Существовали квоты, и им, подобно азиатам, для зачисления требовалось набрать большой проходной балл.

В свое время немало спорили о том, что написать рядом с квадратиком для указания расы на их анкетах. За предыдущее десятилетие слово «неандерталец» превратилось в эпитет. И стало еще одним словом на букву «н», которое в приличном обществе не употребляется.

Я бывала на собраниях борцов за права клонов. Я слышала выступавших.

- Французы ведь не называют себя кроманьонцами, разве не так? - гремело из динамиков.

И поэтому слово возле квадратика менялось каждые несколько лет - по мере того, как анкеты для поступления в колледж стремились нанести на карту меняющуюся топографию политической корректности. Каждые несколько лет у этой группы появлялось новое название - и еще через несколько лет снова тонуло под грузом наваленных на него предрассудков.

Сперва их называли неандертальцами, потом архаиками, потом клонами, потом - что совсем нелепо - просто корейцами, потому что в этой стране родились они все, кроме одного. Через некоторое время после того, как слово «неандерталец» стало эпитетом, внутри их группы возникло движение, хотя и немногочисленное, по возвращению этого названия - чтобы использовать его внутри группы как признак силы.

Но со временем группа стала известна по названию, которое время от времени использовалось с самого начала. Названию, в котором заключалась скрытая суть их правды. Среди своих, а потом и во всем мире они стали называться «призраки». Все прочие определения отпали, а это окончательно закрепилось.

* * *

В 2033 году первый призрак подписал контракт с НФЛ. Он говорил на трех языках. К 2035 году в линии нападения каждой команды лиги имелось по призраку - им пришлось так поступить, чтобы сохранить конкурентоспособность. На Олимпиаде 2036 года призраки взяли золото в борьбе и силовом троеборье, причем почти в каждой из весовых категорий, где они участвовали. Кое-кто из них завоевал золотые медали в нескольких видах спорта.

Начался шумный протест со стороны других спортсменов, потерявших всякую надежду на состязание. Подавались петиции, чтобы призракам запретили участвовать в соревнованиях. Им предложили организовать собственные Олимпийские игры, отличающиеся от существующих. Юристы призраков осторожно и тактично указали на то, что из 400 рекордов в спринте на 100 метров 386 были установлены спортсменами, как минимум, с частичным африканским субсахарским происхождением, но никто не предлагал им устраивать свои Олимпийские игры.

Конечно же, группам расистов наподобие ку-клукс-клана и неонацистов эта идея понравилась, и они стали ее активно пропагандировать. Неграм тоже надо соревноваться с неграми - на своих Олимпиадах. После этого вся проблема дегенерировала в хаос.

* * *

Девочкой я помогала дедушке обрезать ветви его яблонь в Индиане. Как он мне объяснил, вся хитрость здесь в том, чтобы определить, какие ветки будут плодоносить, а какие - нет. И если хорошенько приглядеться к дереву, начинаешь понимать, по каким признакам это можно узнать. Все остальные ветки можно обрезать - они бесполезны.

От своей этнической идентичности можно избавиться путем аналогичной осторожной ампутации. Надо лишь посмотреть на лицо своего ребенка, и уже нет нужды гадать, на чьей ты стороне. Ты знаешь.

Я прочла в книге по социологии, что когда кто-то из привилегированного большинства женится или выходит замуж за представителя меньшинства, он приобретает социальный статус той самой группы меньшинства. И я вспомнила, что Вселенная напоминала мне серии концентрических окружностей, и ты видишь одни и те же формы и процессы, куда бы ты ни взглянул. Атомы - маленькие солнечные системы, шоссе - артерии страны, улицы - ее капилляры. И социальная система человечества подчиняется менделевской генетике, с ее доминантами и рецессивами. Этническая принадлежность меньшинства есть доминантный ген, когда она часть гетерозиготной пары.

* * *

В чикагском Музее естественной истории имени Филда много костей неандертальцев.

Их кости отличаются от наших. Причем не только их большие черепа или короткие, мощные конечности. Буквально каждая кость в их теле прочнее, толще, массивнее. Любой позвонок, любая фаланга пальца, любая косточка запястья толще, чем наши. И я иногда гадала, разглядывая эти кости: зачем им понадобились такие скелеты? Все эти кости, мышцы и мозг очень дороги, с точки зрения обмена веществ. Они должны чем-то окупаться, оправдываться. Но какая жизнь вызывает потребность в костях, напоминающих куски арматуры? При какой жизни может понадобиться грудина толщиной в полдюйма?

В эпоху плейстоцена ледники пробили себе путь на юг через Европу, изолировав популяции животных стеной льда. Они или адаптировались к суровым условиям, или вымерли. Со временем стадные животные стали массивными, более термически эффективными, и так началась эпоха плейстоценовой мегафауны. Хищникам тоже пришлось приспосабливаться. Саблезубый тигр, пещерный медведь. Они стали мощными, чтобы валить более крупную добычу. А то, что происходило с животными, происходило и с видом Homo, экспериментом природы, неандертальцем - абсолютным хищником тех регионов.

* * *

Три дня назад, в тот день, когда погиб Дэвид, я проснулась в пустой постели. И обнаружила его возле окна в гостиной. Обнаженный, он смотрел на зимнее небо, а его львиное лицо окутывала тень.

Стоя сзади, я видела треугольник его мощной спины на фоне серого неба. Я знала, что тревожить его сейчас нельзя. Он стал силуэтом на фоне неба и в тот миг стал и чем-то большим, и чем-то меньшим, нежели человек - вроде специально выведенной породы людей, приспособленной к жизни в условиях высокой силы тяжести. Одним из тех, кто выдержит нагрузки, способные раздавить обычного человека.

Он обернулся и посмотрел на меня.

- Сегодня будет метель, - сказал он.

* * *

В день, когда погиб Дэвид, я проснулась в пустой постели. И теперь я гадаю почему.

Возможно, он что-то заподозрил. Но что подняло его в такую рань? Может, приближение того бурана, о котором он говорил?

Знай он, сколь велик риск, мы бы не поехали на собрание - в этом я уверена, потому что он был осторожным человеком. Но я до сих пор гадаю, почему что-то внутри него не заставило приложить ухо к рельсам, ощутить, как дрожит земля, как несется к нам товарняк.

В то утро мы позавтракали. Поехали к няне и оставили у нее сына. Дэвид поцеловал его в щеку и взъерошил ему волосы. Не было ни прощального взгляда, ни ощущения, что они видятся в последний раз. Дэвид поцеловал мальчика, взлохматил его, и мы вышли. Мэри помахала нам на прощание.

До холла мы ехали молча. Поставили машину на переполненной стоянке, игнорируя толпу протестующих на противоположной стороне улицы.

Мы пожали руки другим гостям и прошли к своему столику. Предполагалось, что это будет скромный обед, цивилизованное мероприятие для денежных людей в дорогих костюмах. Дэвид был вторым выступающим.

Когда он поднялся на подиум, выражение его лица изменилось. В этот момент на какую-то секунду он взглянул на собравшихся, и его глаза стали печальными.

Дэвид прикрыл глаза, вновь открыл их и заговорил. Начал он медленно. Он говорил о потоке истории и симметрии природы. О высокомерии невежества и, понизив голос, о страхе.

- А из страха вырастает ненависть, - сказал он, обведя взглядом собравшихся. - Они ненавидят нас, потому что мы другие, - продолжил он, впервые за все время повысив голос. - Так происходило всегда, когда бы вы ни заглянули в историю. И мы всегда должны противостоять этому. Мы никогда не должны уступать насилию. Но у нас есть право бояться, друзья мои. Мы должны быть бдительны, или мы потеряем все, что обрели для наших детей и для детей наших детей.

Я уже слышала эту речь или ее части. Дэвид редко пользовался заметками, предпочитая говорить «из головы», собирая риторическую конструкцию, одновременно деликатную и мудрую. Он говорил еще минут десять и перешел к заключению:

- Они предлагали ограничить наше участие в спортивных состязаниях. Они устранили нас от получения большинства стипендий. Они ограничили нашу учебу в юридических и медицинских школах и участие в программах высшего образования. Это мягкие кандалы, в которые они нас заковали, и мы не можем молча сидеть и позволять подобное.

Толпа взорвалась аплодисментами. Дэвид поднял руки, призывая всех успокоиться, и вернулся на свое место. На подиум выходили и другие ораторы, но никто из них не отличался красноречием Дэвида. Или его силой.

Когда на место вернулся последний оратор, подали обед, и мы принялись за еду. Через час, когда тарелки опустели, мы снова пожали друг другу руки и начали расходиться по машинам. Собрание закончилось.

Мы с Дэвидом не торопились, болтали со старыми друзьями, но через какое-то время и мы оказались в вестибюле. Снаружи, на стоянке, происходили какие-то бурные события. Толпа протестующих выросла. Кто-то упомянул о разбитых машинах. Когда мы выходили на улицу, Том наклонился к уху Дэвида и что-то прошептал.

Все началось с метания яиц. Том повернулся, по его широкой груди стекал яичный белок. Ярости в его глазах хватило, чтобы меня напугать. Дэвид бросился вперед, схватил его за руку. На лицах кое-кого из толпы появилось удивление, потому что даже они не ожидали, что кто-то начнет швырять в нас, чем попало. Я тоже увидела группу молодых людей, сбившихся в кучку возле угла здания с яйцами в руках и с открытыми ртами - и время словно остановилось, потому что события могли повернуть как угодно, - и с неба вдруг упало яйцо, которое оказалось не яйцом, а камнем, и угодило в лицо Саре Митчелл (кровь на ее белой коже была шокирующе красной), и события прорвало, а время метнулось в обратную сторону, и все стало происходить слишком быстро, все одновременно, а не по очереди, как положено событиям. Внезапно пальцы Дэвида клещами стиснули мою руку, приподняв и увлекая обратно к зданию, а я пыталась удержаться на ногах. Кто-то завопил.

- Все назад, внутрь! - крикнул Дэвид. И тут завопила другая женщина, но уже иначе, предупреждающе - и тогда я услышала рев, какого мне никогда не доводилось слышать, а затем новые вопли, теперь уже мужские. Кто-то выскочил из толпы и бросился на Дэвида, тот уклонился настолько быстро, что меня швырнуло в сторону, зато кулак прошел в целом футе от его головы.

- Нет! - заорал Дэвид на того идиота. - Мы этого не хотим.

Тогда придурок снова замахнулся, и на этот раз Дэвид поймал его кулак своей огромной ручищей и рывком приблизил мужчину к себе.

- Мы так не делаем, - прошипел он и швырнул его в толпу.

Дэвид опять схватил Тома за руку, пытаясь направить его обратно к зданию:

- Не будь идиотом, не позволяй себя провоцировать.

Том зарычал, но все же дал себя увести. Кто-то плюнул ему в лицо, и я увидела его мертвые глаза - на него плюнули, но в ответ он ничего не сделал. А Дэвид все тащил нас к безопасности здания, отмахиваясь от проклятий людей, которым мог двумя пальцами свернуть шею. И не отвечал им до самого конца, когда путь ему преградил худой и лысеющий сорокалетний мужчина, поднял пистолет и в упор выстрелил в грудь.

* * *

Грохот был оглушительный.

...и та старая печаль исчезла. Сменившись раскаленной добела яростью и изумлением в широко раскрытых голубых глазах.

Люди пытались разбежаться, но им помешало давление толпы. Дэвид так и стоял, зажатый в толпе, глядя на свою грудь. Мужчина выстрелил еще трижды, прежде чем Дэвид упал.

* * *

- Пепел к пеплу, прах к праху. Прими брата нашего Дэвида в свои теплые объятия.

Священник опустил руки и закрыл Библию. Широкий гроб опустили в могилу. Дело сделано.

Доктор Майклс держал мальчика, пока сестра помогала мне сесть в лимузин.

* * *

Вечером того дня, когда был убит Дэвид, после госпиталя и вопросов полиции я поехала к няне забрать сына. Мэри обняла меня, и мы долго плакали в фойе.

- Что я скажу своему двухлетнему сыну? - спросила я. - Как я ему это объясню?

Мы прошли к передней комнате, и я остановилась в дверях. Я смотрела на сына так, как будто видела его впервые. Он крепкий, как и его отец, но кости у него длиннее. Одаренный ребенок, который уже знает буквы и может прочитать некоторые слова.

И это был наш секрет: даже не исполнилось три года, а он уже учится читать. И есть еще тысячи таких же, как он - новое поколение, лучшие из двух племен.

Возможно, ошибкой Дэвида было то, что он не понял - идет война. На любой войне есть лишь определенные люди, которые сражаются - и гораздо меньше тех, кто понимает, из-за чего реально идет сражение. Эта война не отличается от прочих.

Шестьдесят тысяч лет назад в мире обитали два вида людей. Были люди льда, и были люди солнца.

Когда климат стал теплее, ледяные поля отступили. Широкую африканскую пустыню отвоевали дожди, и люди солнца двинулись на север.

Мир тогда менялся. Европейская мегафауна исчезала. Хрупкое равновесие хищник-жертва нарушилось, и самый опасный в мире хищник обнаружил, что его источник жизни испаряется в теплый воздух. Без больших стад пищи стало меньше. Крупные хищники уступили место более стройным моделям, которым для выживания требовалось меньше калорий.

Люди солнца не были сильнее, умнее или лучше людей льда. Каин не убивал своего брата Авеля. Люди снега вымерли не потому, что были недостаточно хороши. Причина была в тех костях, мускулах и мозгах. Они вымерли, потому что платить за них приходилось слишком дорого.

Но сейчас проблемы другие. Сейчас мир снова изменился. В нем опять два вида людей. Но в эту новую эпоху победу одержит не более экономичная версия человека.

* * *

Дверь лимузина захлопывается. Машина трогается. По мере того как мы подъезжаем к воротам кладбища, выкрики становятся громче. Митингующие увидели, что мы приближаемся.

В полиции сказали, что убийство Дэвида было «преступлением в состоянии аффекта». Другие сказали, что он стал «неплановой целью». Не знаю, что из этого верно. Правда умерла вместе с убийцей, когда Том разнес ему череп одним ударом кулака.

Когда мы проезжаем ворота кладбища, выкрики становятся громче. В окно ударяет снежок.

- Остановите машину! - кричу я.

Я распахиваю дверцу. Вылезаю и направляюсь к удивленному мужчине. Тот стоит, в руке у него уже готов новый комок. Я даже не знаю, что сделаю, когда подойду к нему. Я привыкла игнорировать их. Привыкла молчать в ответ.

Я даю ему пощечину. Изо всех сил.

Поначалу он настолько потрясен, что не реагирует. Я бью его снова.

На этот раз он пятится, решив, что с него хватит. Люди начинают орать на меня, и я возвращаюсь к машине. Я усаживаюсь, и водитель отъезжает.

Сын смотрит на меня, но в его глазах не страх, как я ожидала, а гнев. Гнев на толпу. Мой огромный талантливый сын... эти люди даже не представляют, что они делают. Они понятия не имеют, какую бурю на себя накликают.

Когда мы проезжаем мимо последних митингующих, я вижу высоко поднятый плакат. Они снова вопят, обнаружив, на кого могут выплеснуть ярость. На плакате только одно слово: «Сдохните!».

«Не в этот раз, - мысленно отвечаю я. - Теперь ваша очередь».