"Сергей Шилов. Время и бытие" - читать интересную книгу автора

картошка-то выкидывалась наверное тоннами, а не парой каких-то ведер, и мы,
старательно обходя этот факт, разъяснили ему дело таким образом, что мы
занимались переводом знаменитых картофелин на язык филологии, на немецкий,
сохраняя ее в целости и в тайне холодного двора, в темноте которого таилась
свалка, и не подвергая ее высокой литературе варки-чтения и бережно укрывая
клубни философскими статьями, ведь то, о чем мы молчали было не ничто, а
нечто, вот это, после чего Шолохов ушел, и больше НЕ возвращался, по крайне
мере, за время моей службы, и вместе с его уходом закончился наш наряд по
столовой, как заканчивается производимое под грохот и вонь моторов тракторов
половое сношение, узаконенное в опыте писцов совершающееся всегда вопреки,
образовывающееся из клубящихся масс письменности безо всякого
провиденциального вмешательства литературы, которой поклоняются Джойс и
Пруст, Борхес, литературы, чистым, вечным и неизменным предметом которой
является Шолохов, образовываются планеты письма, выходит из-за бугра
Шолохова солнце чтения и образуются горизонты значений, и совершаются самые
последние задачи литературы, как отмываются руки, забываются зонтики, и я
отправляюсь в увольнение и город, веселье мое есть лишь свидетель того, что
я не стрелял несчастных по темницам, натирающий свои ботинки, уже покупая в
магазине, мне доподлинно известном, кефир и какую-то сладость, а также целый
батон, заходу во внутренний двор известного мне дома, в котором много
деревьев, и думаю только о том, что если этот дом офицерский, мне будет под
черепом неприятно, туда нечто попадет и будет мешать, сажусь там на
резко-серую маленькую скамейку со столиком и устанавливаю на них продукты,
ожидаю окончания службы в армии, устраиваюся, поглощая их перед фасеточным
глазом застекленных окон здания, показывающегося многогранником, если оно
офицерское, ничто, если в нем прописаны и живые литературные герои, нет
ничего во мне, кроме одной только мысли, перебирающей каждую букву всей
литературы XX века в поисках того, что от нее останется, и что В ней только
на деле существует, от чего в качестве эманации происходит ее эпизоды,
слова, строки, абзацы, и т.д., и никуда больше в городе не направляюсь, пока
мне наконец не прочитывается на экране моего сознания, не проступает
строчка, о существовании которой я тогда еще и не подозревал: "не стрелял
несчастных по темницам", и мне нет нужды куда-либо двигаться, потому что
нахожусь я сейчас более чем в центре мира, я обретаюсь, появляюсь в центре
литературы, для движения из которого ни одно направление не является
преимущественным, начало которой уже отразилось в своем конце в краю моей
рукоформенной одежды, лежащей на столике, мое собственное исчезновение, а
костюм сидит, показывает, что строка обнаружена верна, ведь она себя в себе
самой обнаружила, предохраняя время от его утраты, являясь критерием
выразимости смысла, и необходимо просто приходить на эту скамейку в каждое
увольнение и сидеть там до конца увольнения, а не участвовать в произведении
литературы, находясь и появляясь в ее центре только там где письменность
рассеивается в письмо, и знать также, что от разговора с родителями о службе
в армии, этой библии всей литературы, произошла и есть сейчас, вот и где
одна только строчка "не стрелял несчастных по темницам", и возвращаясь в
часть, я стараюсь не терять ее из виду, что опаздываю, бегу, и, скрипя
зубами, теряю, и когда и подхожу к КПП, мне записывают опоздание на одну
минуту и этой одной минуты совершенно достаточно, чтобы эта часть
повторилась снова, поэтому перечитайте ее.