"Сергей Шилов. Время и бытие" - читать интересную книгу автора

будет этакое случится, то, необходимо, разразившись в воздух монологом, если
он не подействует бесстрастно принять диалог, оскорбившись на автора,
который хотя и понимал, что не имеет к нам ровно никакого доступа, отношения
и только назначен, стоит над нами еще случайнее, чем название книги,
составляющее наш взвод, но усердно выполняет бессмысленное свое господство
над нами, совместно только существующими в единовременном акте приведения
территории из состоящей в наличии в боеготовное идеи господина и идеи раба,
взаимная предрасположенность которых становилась очевидной в наряде по
столовой, той в углах территории хаотически шевелящейся среде, где все-таки
происходило такими авторами как Пруст и Джойс закрепленное строго-настрого,
но мимо воли и с нею вместе ими вводящееся, воспроизводящееся, появляющееся,
хранящееся в тайне, чтобы хотя бы что бы то ни было различать на территории,
разведывать в ней безопасные пути и изменяющуюся в ней истину письменности,
обращения письменности в письмо, минуя литературу, такое обращение
господствующей на территории кромешной заботы о ее повседневности, которое
минуя все законы и установления человеческого рассудка через одно
присутствие только порождало природу этого мира - различающееся
размножающееся клетками спорами опыта связывание телесности и письменности,
растущее, укрепляющееся, твердое, крепкое, мускулистое, плечистое тело,
лишенное головы на клавикордах гильотины мата, превращающегося в наряде по
столовой в свою сущность, дымящуюся, отмывающуюся, разноплещущую,
растворяющую в серной кислоте полотно разговора с родителями о службе в
армии, представляющее из себя среду, из которой возникают в качестве ее
зрительных образов, сушилки для тарелок начала века, настолько необходимые,
что пронизывает все небольшое пространство комнаты-мойки, по прутьям которых
мы и передвигаемся в ней, на отшибе столовой, выделяя себя в отдельную от
нее часть, сливающую законченную совершенную воду в выбросы труб,
загроможденной пизанскими башнями котлов, вместилищ для мытья, проект
которых хотя все еще и не придуман, но пространство мойки так плотно от
мата, с кающегося единообразием давления в голове, заливающего слюной всю
речь в экстазе подражания мойке, заливающей водой спекшееся единообразие
посуды, уносящей с собой идею их нечистоты, в воде обретающую
устойчиво-ширящиеся истолковывающиеся очертания, смываемые истираемые руками
литературных героев, с тарелок остатками пищи, которая представляет из себя
остатки руины письменности, так, что они сортируются по различным жестяным
бакам, в которых проницательный писательский взгляд способен различить эти
остатки, где особым спором пользуются у некоторых литературных героев, и
такие случайно основательно зафиксированы, изучены, каталогизированы
литературной критикой, употребляющих отходы мяса, которых скапливается такое
количество за один роман, что их не увидит столько за все время службы,
временящихся и в других, не менее древних, чем проза жанрах литературы,
например, в поэзии, где один на один оказываемся мы в подобной медицинскому
кабинету комнате лабиринта столовой с грудой сырой рыбы, которая будет
поглощена частью за один ужин, и заключается письмом ее разделки, мимо
которого не проходит, в которое включается, вписывается все существующее, не
умножая, но и преуменьшая, разводя по тупикам лабиринта, число
существований, изображаемых диалоги, состоящим из двух ударов, одного,
наносящего рыбе удар, лишающий ее наискосок головы и части тела, причем
делать все это необходимо так, чтобы не срезать с нее слишком много мяса не
затормозить также излишне скрупулезными движениями текстовую работу, ведь за