"Тарас Шевченко. Близнецы (Укр.)" - читать интересную книгу автора

бедная, и пошатнулась: от них-то она узнала, что грамоте их учат не для
одного молитвенника, а еще кое для чего, и что высшее блаженство
благовоспитанной барышни - это носить лиф как можно выше и обворожать
кавалеров. А песен-то, песен каких восхитительных22 она у них позанялась -
и как "стонет голубок", и как "дуб той при долине, как рекрут на часах", и
как "пастушка купается в прозрачных струях", и как "закричала ах! увидевши
нескромного пастуха", и даже "о Фалилей, о Фалилей" и ту выучила. Да и как
же было не выучиться от таких образованных барышень! Они же, волшебницы,
еще и на гитаре играли. Это бросилось в глаза молодому мужу, но он
рассудил, что самое лучшее не обращать на ее песни внимания: попоет,
попоет да и перестанет, если некому будет [слушать] ее модных песен. А
иногда так даже и подтрунивал, особенно когда проходил день втихомолку,
без песен.
- Что же это ты, Параско, - скажет, бывало, - сегодня целый день
молчишь? Хоть бы спела какую-нибудь иностранную песенку.
- Какую там выдумал еще иностранную?
- Ну, хоть как та "пастушка полоскалася в струях".
- Не хочу. Сам, коли хочешь, пой.
- Хорошо, и я спою.
И он медленно раскрывал гусли и, тихо аккомпанируя на них, пел своим
чарующим тенором с самым глубоким чувством:
Не ходи, Грицю, на тi вечорницi...
И когда кончал песню, то жена падала в его объятия и заливалася
горчайшими слезами, а он тогда говорил ей, целуя:
- Вот это настоящая модная песня.
Так он ее мало-помалу и совсем отстранил от современного просвещения, а
о богатых образованных родственницах и о их модных песнях с тех пор и
помину не было.
Ласками и насмешками он довел ее до того, что она сама начала смеяться
над стрекозиными талиями переяславских панночек и по долгом размышлении
оделась в национальный свой костюм, к величайшей радости своего мужа. И,
боже мой, как она хороша была в родном своем наряде! Так хороша, так
хороша, что, если бы я был банкиром, по крайней мере таким, как Ротшильд,
то я иначе не одевал бы свою баронессу.
Но, увы! не всем нам судьба судила вкусить в жизни нашей таких великих
радостей, какими упивался Сокира. И он вполне ценил эту благодать божию.
Любуясь своей красавицею Параскою, он не забывал и физических своих
потребностей, или, лучше сказать, они сами о себе напоминали. Осмотревши
сначала свою дедовщину, он по долгом размышлении решил, что пахотную землю
[надо] отдать с половины сулиминским козакам. При хуторе крестьян не
имелось. Он, правда, и рад был, что их не имелось. (Он смотрел на этот
класс нашего народонаселения истинным филантропом.) Побережье реки Альты
оставил он за собою ради домашней скотины и выкашивал тучные луга толокою,
в липовой же роще и леваде, прилегавшей к самому хутору, он решился
возобновить отцовскую пасику. И это сделалось его любимою мечтою. Да и,
правду сказать, что может быть невиннее пасики из всех промыслов наших? Он
не медля написал в Стародуб, чтобы к весне прислали ему пасичника. Тогда
еще не было Прокоповича23, теперь славного пчеловода, и, следовательно,
нужда заставляла обращаться к самоучкам пасичникам.
Учрежденная им в липовой роще пасика, с помощью еленского старообрядца,