"Иван Михайлович Шевцов. Набат" - читать интересную книгу автора

Значит, здесь наша родина. Лет через пять, предположим, мы с тобой, двое
молодых ученых, окажемся в Австралии или Америке и получим там идеальные
условия для научной деятельности. И нам с тобой будет хорошо. Я в этом
нисколько не сомневаюсь. Я к примеру говорю. Наука не знает национальных
границ, она общечеловечна, космополитична. Ученые работают на благо всего
человечества, они - основной и главный двигатель прогресса... - Немного
волнуясь, он всегда начинал заикаться.
Его пылкий монолог был прерван плачем проснувшегося безымянного
гражданина еще не определенного подданства. Ядзя бросилась к малышу,
Куницкий сказал смущенно:
- Извини, пожалуйста, это я его разбудил.
И он ушел, подавляя в себе вспыхнувшее возмущение: Ядзя не понимала
его, не желала понять и с непоколебимой беспощадностью отвергла. Но ведь и
он тоже не старался понять ее, прикрывшись удобной мыслью: женщины, мол,
всегда платят неблагодарностью. Лишенный чувства утонченного анализа, он не
обременял себя нравственными вопросами о сложностях жизни, о людских
характерах, о некоторой алогичности бытия человеческого, о преступной
нелепости явлений. Над всем этим в нем брали верх поиски неизведанного
ощущения, эгоизм, скрытый под маской здравого смысла и разума. Самолюбивый,
снедаемый обидой отвергнутого, он тешил себя уверенностью, что Ядзя еще
пожалеет, и дал себе слово никогда больше не появляться в этом доме.
К телеграфу он больше не ходил, однако подавить в себе страх не смог и
по-прежнему оставался настороженным и подозрительным. И лишь 9 мая 1945 года
он окончательно возликовал. Для него это был праздник вдвойне: Куницкий
считал, что висевшая над ним смертельная опасность миновала, гитлеровская
военная машина рухнула, а вместе с ней исчезло и зловещее учреждение
"абвер", которому он письменно обязался служить. "Обязался не по своей воле,
но ведь не служил же, нет, ни одного задания не выполнил, ни одной встречи с
их резидентом не имел", - успокаивал себя Куницкий, забывая при этом о
выстреле во дворе тюрьмы ("Один-единственный выстрел, и то ведь - заставили,
принудили") и о предательстве группы Гурьяна.
Растворившись в ликующей толпе москвичей с рассвета девятого мая, он
бродил по столичным улицам и площадям, испытывая естественную потребность
разделить свою радость с самым близким человеком. Близких друзей у него не
было, возлюбленной тоже, потому что вспыхнувшую любовь к Ядзе оказалось не
так легко и просто погасить. И хотя все это время он держался от нее на
расстоянии, что требовало предельного усилия воли, вытравить ее образ из
сердца он так и не смог. И вот теперь, в солнечный весенний день
всенародного торжества, он вспомнил о Ядзе и решил пойти к ней. По слухам он
знал, что Слугарев приехал в Москву, что они поженились и живут в той
маленькой комнатушке на Страстном бульваре. Он читал указ о награждении
большой группы партизан, среди них - Иван Николаевич Слугарев в числе
получивших орден боевого Красного Знамени. И с мелким злорадством подумал:
"А ведь не герой. Золотой Звезды не удостоился". Слугарева он, в сущности,
не знал, виделся всего несколько раз в Графском лесу, и враждебность к нему
зародилась в Куницком уже здесь, в Москве, когда почувствовал симпатию к
Ядзе. Это была ревность к сопернику, достоинства которого он не хотел
признавать. После рождения ребенка рассудком он понимал, что Ядзя для него
потеряна навсегда. Да и слово "потеряна" в данном случае не совсем
подходящее: нельзя потерять того, чего не имел. Но сердце не желало