"Иван Михайлович Шевцов. Тля (Роман)" - читать интересную книгу автора

Заполярье или на Кавказ. Тысячу пейзажей написал бы. И ни в одном бы не
повторился...Да, брат Володя, мечты и звуки, А пока придется с Николаем
Николаевичем... И ты напрасно отказываешься. Колхоз от тебя никуда не уйдет.
Давай вот заработаем деньжат и махнем по стране. Вместе, а?
Для артели Николая Николаевича я не гожусь, а ждать не могу. Вопреки
предостережениям Иванова-Петренки спешу "фотографировать"
действительность...
- Тебя задела его болтовня? - удивился Павел.
- Только ли болтовня? - переспросил Владимир. - В ней что-то есть.
Смысл какой-то есть. Что-то не очень чистое, подленькое. Вот нутром чувствую
какой-то подвох, а поймать его не могу, скользкий.
- Чепуха все это. Да мы-то кто - дети? Как-нибудь сами поймем, что
такое хорошо, что такое плохо. - Но этот довод не успокоил Владимира.


40

-Не так просто, Паша. У Осипа Давидовича своя логика. - И Владимир
заговорил голосом Иванова-Петренки: - Искусство общечеловечно. Оно всегда и
везде выражало общечеловеческие страсти: горе и радость, гнев и ненависть.
Национальные особенности не имеют никакого значения, они противоречат
интернационализму искусства. Согласись, Паша, в этих формулировках что-то
есть... Действительно, мы - интернационалисты, враги национализма. Не так
ли? Вот на этом и спекулирует Осип Давидович. А спроси-ка его чьи это
страсти, чье горе, чьи радости? Горе безработного или горе миллионерши, у
которой скончалась ее любимая собачка? Радость советского человека или
радость капиталиста? Или мы отказались от классовых? Как бы ответил на эти
вопросы искусствовед Иванов-Петренко, считающий себя марксистом? Ты вдумайся
только о чем он говорил: "Главное в репинском "Иване Грозном" - психология
отца-убийцы!" Это мог сказать или бездарный путаник, или шарлатан.
-Ну и пусть себе болтает. А нам-то что от его болтовни? К нам это не
пристанет, - дружески усмехнулся Павел. Он ко всему этому относился более
спокойно и даже равнодушно, быть может, в силу своего уравновешенного
характера. Павел не впервые слышал Иванова-Петренку и его друзей, видел в
журналах их статьи, но никогда не читал. "К чему засорять разным вздором
голову", - рассуждал он. И вчера его не возмутили речи Иванова-Петренки и
Винокурова, но удивило, что им никто не возразил из маститых. Это должен был
сделать и докладчик в заключительном слове. Но Николай Николаевич Пчелкин
вообще отказался от заключительного слова.
Владимир долго еще не мог успокоиться. Он вдруг вспомнил, что в
творчестве Сурикова Иванов-Петренко считает главным "фанатизм" его героев, а
в творчестве Репина он усмотрел "социальный заказ", якобы погубивший
некоторые его работы. Владимир считал обращение Репина к революционной теме
Парижской коммуны выдающимся фактом в его творчестве, а Осип Давыдович
поносил великого художника за это. Что же это? Невежество или сознательная
попытка развенчать передвижников, корифеев русского искусства?
Павел слушал друга не перебивая, потом встал и предложил:
-Пошли бродить. К Яше зайдем.
Яшу Канцеля друзья застали в его мрачной неуютной мастерской. Скульптор
озабоченно ходил вокруг фигур,