"Иван Михайлович Шевцов. Что за горизонтом? " - читать интересную книгу автора

у борта, опершись на перила, и смотрели на берег. Она молчала и, как мне
показалась, сдерживала вдруг возникшее напряжение. Вероятно, своим
бестактным вопросом я задел ее чувственную, всегда туго натянутую душевную
струну. Ведь я вызывал ее на откровенность. Как все замкнутые натуры, Лариса
умела скрывать свои чувства. Но какой-то недобрый червячок искушал меня
проникнуть в запретное, побольше узнать об этой девушке, наделенной какой-то
притягательной неотразимой тайной.
Меня подмывало спросить, сколько ей лет. Внешне она походила на
студентку первого курса, а в действительности она уже читала лекции
студентам. Я не хотел быть навязчивым и не решился спросить ее о возрасте.
Но червячок- искуситель подтачивал меня, вызывая не просто любопытство, а
нечто особенное, запрятанное в глубинах души. Необыкновенная сила обаяния
этой юной девушки, ее внутренний огонь доставал меня и был очень желанным.
Получилась продолжительная пауза, нарушить которую ни я, ни она первым не
решались. Ее восприимчивый ум и чувственное сердце разгадали мои мысли.
Насмешливая улыбка мелькнула на ее влажных, трепетных губах, и она спросила:
"Ну, что ж вы замолчали? Спрашивайте дальше: почему не замужем? Дожила до
тридцати лет, а замужем так и не побывала. Или это праздный вопрос? Не
вышла, значит не берут. Так по-вашему получается?" - В голосе ее звучала
язвительная жесткость, а в глазах мерцала игривая беспечность.
"По-нашему совсем не так получается", - сказал я. "А как же?" "По-нашему
получается, что на своем жизненном пути вы не встретили достойного вас
человека. И не влюбились. А без любви, такие, как вы, замуж не выходят". Она
резко вскинула голову и с любопытством посмотрела на меня в упор. Спросила:
"Почему вы так думаете? А вот и неправда. Влюблялась. Всего один раз. В
первый и последний". Эта детская запальчивость заставила меня рассмеяться. А
она продолжала: "И что значит, такая, как я? А какая я? Откуда вам знать,
когда я сама не знаю или не понимаю, какая я?" Инстинкт подсознательно
заставлял ее вооружаться. И хотя не в ее характере было выставлять на показ
свои чувства, ее прямота нарушила эту заповедь.
"Вы лукавите, очаровательная Лариса Павловна, - сказал я. - Вы отлично
себя знаете, и знаете, чего хотите. И я, имея за плечами не малый жизненный
опыт, понимаю вас и очень хочу получше узнать вас". "Зачем?" - резко, как
выстрел спросила она, глядя на меня прямо и требовательно. "Зачем? А затем,
что, по первым впечатлениям, вы человек особенный, необыкновенный. И
мечтаете встретить в жизни себе подобного. А тот, в которого вы в юности
были влюблены, как вы лазали, в первый, но извините, в это я не поверю, и в
последний раз, оказался недостойным вашей любви. Он обманул ваши ожидания и
надежды. В юности такое часто случается. Настоящей любви вы еще не испытали.
Настоящая любовь - штука редкая, она доступна только глубоким натурам. А вы,
по-моему, из них. Я редко ошибаюсь в людях". "Я считаю, что из всех ошибок,
присущих человеку, самая печальная - ошибиться в любви, - заговорила она
рассудочно. - Любовь - это нечто среднее между колдовством и гипнозом, когда
предмет любви кажется в преувеличенном, розовом свете. А как только гипноз
перестает действовать, наступает отрезвление, разочарование, безразличие к
только что обожаемому. И все, и нет любви. Была, да сплыла, вон, как тот
целлофановый пакет, который по ненадобности, кто-то выбросил в Волгу. Как
Степан Разин персидскую княжну". По лицу ее пробежала страдальческая тень, а
глаза жестоко сощурились, глядя на плывущий целлофановый пакет. Потом она
выпрямилась, стройная, красивая, легкая, кремовая кофточка, плотно