"Дмитрий Шевченко. Кремлевские нравы" - читать интересную книгу автора

третьего - ругаться трехэтажным матом при дамах. Стал возрождаться дух
"девятки" - но уже в масштабах всего Кремля. Разве за этим мы приходили
сюда? При попустительстве нашей службы, да и вообще кремлевского
руководства на этажах президентской резиденции стали появляться
сомнительные личности. Неприятно говорить, но резко возрос процент людей
определенной сексуальной ориентации - оперативные данные едва ли не каждый
день пестрели похождениями кремлевских и правительственных извращенцев.1
Сегодня, как Божий человек, с религиозных позиций, я определяю происходящее
в Кремле как бесовщину, блуд и непотребство. Убежден: нашему руководству
оказались чужды христианские истины - те самые десять заповедей, без
которых ни одно общество, ни одно государство не устоит. Под конец работы у
меня сложилось впечатление, что Кремль - некое оторванное от внешнего мира,
окруженное джунглями странное племя, этакие пигмеи, которые уверены, что
ничего на свете больше не существует. Нет других стран, нет законов, нет
цивилизации, а есть лук и стрелы, что прокормят, и шаман в штабном вигваме,
который защитит от любой напасти...
С такими мыслями человеку в Кремле делать нечего. Он снова, как много
лет назад, ощутил себя нелегалом в стане врага. Собеседников у Иванова быть
не могло, поделиться, кроме жены, не с кем. Назревал внутренний надлом,
иногда ему казалось, что он страдает раздвоением личности. Нужно что-то
делать. А что именно, он не знал. Другой профессии нет, а дома семья, трое
детей. Бунт его был тихий, не горластый, не видимый для посторонних. Пьяный
кремлевский разгул давил его, не давал спать по ночам. А ему хотелось
спокойно и по возможности незаметно помогать простым людям - тому самому
народу, о котором много и взахлеб толковали в Кремле...


НИЧЕГО, КРОМЕ МОЛИТВЫ

В храм Малого Вознесения он попал случайно. Вышел однажды после
работы на Большую Никитскую, тогда ещё улицу Герцена, и ноги как-то сами
принесли.
Храм - маленький, бедный, сто лет не ремонтированный, от стен несет
сыростью. Но какое это имело значение! Батюшка, отец Геннадий, ни о чем не
спрашивал, не наставлял, а только слушал с вниманием и подбадривал.
Владимир Алексеевич никогда не встречал ещё такого доброго лица, таких
приветливых глаз. И, удивляясь самому себе, вдруг стал рассказывать
священнику о том, как бедно проходит жизнь, ещё вчера казавшаяся
заманчивой, как уродует людей тоскливый кремлевский алкоголизм...
Отец Геннадий долго молчал, затем положил свою теплую ладонь на
холодные руки Иванова и сказал просто:
- Разве вы не знали, что это Богом проклятое место, вон сколько
воронья над Кремлем. Вижу, ничего там не поправишь, будем уповать на
Господа. А двери храма для вас всегда открыты. Хороший храм, намоленный...
Просто сказал. А на душе у Иванова потеплело. И восприняв слова отца
Геннадия в буквальном смысле, сразу после рапорта об увольнении, он не
долго думая пришел проситься в храм насовсем.
Нашлось место церковного старосты. И началась для бывшего офицера
безопасности другая жизнь.
Кроме отца Геннадия, ставшего впоследствии его духовным отцом,