"Жак Шессе. Привокзальный буфет в июле ("Двойник святого")" - читать интересную книгу автора

- Она могла бы сделать блестящую карьеру, стать солисткой. Она всем
пожертвовала ради своей профессии, семьи, детей. Однажды, это было в Веве,
она играла перед Рубинштейном. Он был потрясен, вскрикивал, отказывался
верить, что она по собственной воле отказалась от славы. Артур Рубинштейн!
Он обедал у нас и попросил ее сыграть что-нибудь, потом сел с ней рядом, и
они играли в четыре руки. Затем еще и еще. Шопен, Брамс, снова Шопен. Это
очень сильно подействовало на нее. Она проплакала всю ночь и весь следующий
день. Расчувствовалась, раскаивалась, что загубила талант... Не сбылось...
Провал. Одно не случилось, другое... все провалы. Я всю жизнь среди этих
провалов, господа хорошие, и это моя вина, я оказался не на высоте. Я говорю
серьезно, можете мне поверить. - Он смолкает, но наше внимание подстегивает
его продолжать. - Рашель так и не оправилась от этого вечера с Рубинштейном.
Несколько дней спустя ее парализовало. Ничего особенного, но левая часть
лица почти два месяца оставалась неподвижной, от того слегка перекосился
рот, она без конца смотрелась в зеркало, пробуя улыбаться и плакать. А ведь
как была хороша! Просто ослепительна! Еще один провал.
Мы молчим, пытаемся изменить ход разговора, заказываем вина, просим
гостя выпить с нами. Он погружен в свои думы. За столом повисает тяжелая
неловкость. Выясняются новые детали, он говорит виновато, как-то вскользь, а
то вдруг мстительно вскидывается на кого-то. Рубинштейн, мастер... провал.
Нужно бы заставить себя встать и распрощаться. Но мы почему-то этого не
делаем, мы в ловушке, невидимой, но прочной. Горные сумерки сперва розовы,
потом оранжевы, словно тлеющие угольки.
- Вы счастливый человек, любите музыку, - бросает один из нас. - Вам
можно позавидовать!
Он опускает голову, подавленно и триумфально одновременно, признавая
полный крах своей жизни. На лице его появляется что-то вроде маски, странно
порочной: он похож на прислугу, ошибочно понесшую наказание.
- Если бы это было так! Но я ничего не смыслю в музыке. Я ее не слышу.
И пою фальшиво. На концерте или когда играет моя жена - я словно пес под
столом, затаившийся в ожидании хозяина.
Мы полны сострадания. Но это еще не все. Бог любит нас. Медленно
открывается дверь буфета, и перед нами в красноватом закатном свете
предстает бесформенная горбунья.
- Рашель, - потрясенно произносит наш новый знакомец.
Не прощаясь, он покидает нас и следует за женой по коридору.
В памяти остается ее разъяренный взгляд, совершенно седые волосы,
заплетенные в косы, горб, выступающий под темной шелковой шалью. И то, как
они молча бредут по пустынной платформе. Когда подошел поезд, он поднял свою
жену, слишком маленькую, чтобы достать до подножки, и поставил ее в тамбур.
Вот и все. Поезд ушел. Последний в этот день. Я знаю, это было вчера.
Однако, возможно, лишь для меня сегодня тени призраков завели на террасе
танец, в котором участвуют и тени птиц, кружащих над заливом. Жалоба
страждущих душ никогда не смолкает, а уж тем более при свете дня. Лабиринт
на лабиринте. И всякий раз, как Артур Рубинштейн садится за рояль возле
черной горбуньи, зажигается лампа, напрягается ухо, каждый съеживается,
словно изумленная лань, от звуков вальса Шопена.