"Сергей Шерстюк. Украденная книга " - читать интересную книгу автора

в нем изначально, как в куколке (и как в каждом, кто не боится
самостоятельно проживать свою жизнь).
Полярность всякий раз лишь являла то или иное положение его пребывания
in betweeness, в промежутке, между. Между словом-краской-мыслью-и-сценой в
первую очередь; между магией и православием; психоделикой и монархизмом;
свободолюбием и империализмом; Кремлем и андеграундом; кастовостью и
открытостью; западничеством и славянофильством; Киевом и
Москвой; украинской козаччиной и русским офицерством; интеллектом
мужчины и " сердцем женщины " (как он догадался о себе в "Джазовых
импровизациях... "); между борющимися вкусом к жизни, на грани сластолюбия,
и страстным саморазрушительным стремлением к погибели (запись после баррикад
91-го года: "Первый симптом в день победы был: жаль, что мы не погибли
"). Это был все тот же человек, взятый в разных возрастах и отношениях с
миром, до конца не отрекшийся бесповоротно ни от чего из приведенного выше.
Понятно, что его бы очень скоро разнесло на куски, если бы он не нашел в
себе искусства бежать так быстро, чтобы даже дьявол не мог угнаться за ним
(по выражению из его дневника).
И все же " Украденная книга " - это не интеллектуальная биография, тем
более не дневник эклектика или оппортуниста.
Шерстюк был человеком чести (не путать с расхожим и доступным пониманию
черни " чувством собственного достоинства ") - на большом дневниковом
пространстве он старался достичь в своих построениях предельной
интеллектуальной честности и открытости.
Он знал, что позволительно морочить неумных современников, но нельзя
морочить язык. Как писатель и художник, он знал, что книга, как и картина, -
это не " зеркало " для кривляний и поз, а попытка смастерить или обнаружить
" окно ", с помощью которого только и можно, будучи увиденным " оттуда ",
найти и узнать себя настоящего (поэтому это вынесенное им из иконологии
правило в равной степени распространяется на читателя книг и зрителя
картин). Неприятно и страшно узнать себя настоящего, но без этого невозможно
очнуться от морока того, что зовется у людей " реальной действительностью ",
позволяя манипулировать их сознанием не хуже какой-нибудь магии. К тому же,
как известно, " боящийся несовершенен в любви ". Так получилось, что главная
книга, не дававшаяся автору при жизни, украденная смертью, была дописана
любовью - и осталось только вернуть ее тому, для кого она писалась.
Читателем ее может стать каждый
(недвусмысленное указание на этот счет есть в дневниках).
Почему дневники, а не романы? Не выставка картин? Потому что главное
здесь - санкция, все остальное потом, и на фоне главного оно представляется
второстепенным. Как составитель книги, я убежден, что полное издание
дневников Шерстюка - находка для будущих историков, праздник для
парадоксалистов и аналитиков всех мастей и хорошая встряска для всякого
нормального и вдумчивого читателя.
Вообще все обстоит несколько сложнее.
Будучи разнообразно одарен, образован, наделен амбициями и задатками
достичь положения не ниже тогдашнего кумира Энди
Уорхола (а может, и вообще Нерона в смушковой шапке на
Мавзолее), Сергей в разные периоды испытывал тяжелые сомнения в
собственных способностях и разочаровывался в достигнутом.
Действительно, его живопись походила на раскрашенную скульптуру или