"Галина Щербакова. Отвращение" - читать интересную книгу автора

у человеков есть песня со словами "мы за ценой не постоим".
Это люди - не птицы - придумали классовую борьбу, чтобы в общей куче
скрыть личную, индивидуальную хищность. Конечно, ею, как флагом, не
помашешь, не тот, можно сказать, флаг. Но и стыдиться, что ты таков, каким
тебя сделала природа, нечего. Сплошь и рядом люди поедают чужие мозги, а
некоторые даже не в переносном смысле. Вот сейчас у нее в руках тетрадки
глупого мальчишки и диссертация старой тетки. Это же ее счастье, ее удача.
Ей даже не пришлось его убивать - сам ушел в воду. Это все равно как
получить наследство от тети, которую в глаза не видел, а она - старая дева -
когда-то, когда-то принесла на твои крестины пинеточки неописуемой мягкости
и попросила разрешения самой надеть их на розовую ножку и ощутить пальцами
нечто неведомо прекрасное - младенческую пятку - и, нагнувшись, будто бы к
завязыванию пинеточек, прикоснуться губами к пяточке, прикоснуться и
исчезнуть навсегда, унося с собой миг счастья. А потом - через, через... -
взяла как бы тетка и отписала целованной пятке квартиру на Котельнической
набережной с окнами на Кремль и Христа Спасителя. Ну, что-то в этом роде...
Скрепочкой к брошюрке (Дому на набережной) были приколоты заметки самого
Володи и даже некие несогласия с Рахилью, типа Антон Чехов очень не простой
господин, он много чего написал, а потому видеть нравственный посыл в
письмах - очень уж совковый подход. Чехов не помощь нравственному кодексу
строителя коммунизма, его письма - скорее скальпирование звериной сущности
человека, который в сюртуке запеленутый стонет и воет, требуя выхода, а он,
Антоша, Антон, Антон Павлович, знает заговорное слово, как поладить с голым
зверем: не усмирить его, а утешить, ведь другого, чем ты в своей голости,
тебя не будет. Какой ты человек есть, такого и ешь. А то, что в человеке все
должно быть прекрасно, так это наив. Хоть бы что-то было. Победчиками
остаются Яшки, а не дяди Вани. Последнему на последнем витке останется
разговаривать с лошадью, тогда как девочка, удавившая младенца, вырастет, а
Треплев не вырастет никогда, а Нина сопьется, а Наташа схарчит трех сестер.
И только привидение Фирса... И т. д., и т. д.
"Истинное, - еще писал Володя, - обладает неким исключительным запасом
жизни. Увы, не бессмертия. Все смертно. Но корень истины все-таки сильнее
корня пошлости. Хоть пошлость растет быстро и жарко, истина - медленно и
прохладно..." И еще у Володи почему-то именно в связи с Чеховым было
нарисовано кольцо жизни русского человека, который изначально рождается
рабом (отсюда и необходимость выдавливания его из себя по капле). Рабство
рождает нищету. Нищета - жестокость. Жестокость - нелюбовь. Нелюбовь -
пустоту в душе, а пустота - рабство. И так по кругу.
"Ну-ну... - думает Дита. - Сорок бочек арестантов. Конечно, в
шестнадцать лет такое влететь в голову может. В голове много дырок в этом
возрасте. Как в скворечнике, если его продырявить со всех концов".
В свои шестнадцать она мечтала о свежесваренной курице, с которой до
прихода матери она успеет пальцами снять кожицу и запихнуть в рот. Они тогда
ели исключительно сто лет лежалые рожки с поджаренным луком. От пресной еды
ей сводило горло. Курица была раз в году. Не чаще.
Сейчас у нее загвоздка по имени Рахиль, с которой тоже, как с курицы,
хочется снять ее овчинную шкуру.. Ау! Трамвай! Где ты? А тут еще один удар
под дых. Аспирантка по немецкой литературе Валька Кизякова (ничего себе
фамилия, не правда ли?), страхолюдина, каких мало, получила грант за границу
и какой-то не рублевый премиал. И тогда Дита, в темной-темной комнате