"Галина Щербакова. Отвращение" - читать интересную книгу автора

люди бежали от ее грязного языка. Но ничего. Придут другие. Их много,
человеков, которых она при случае прикормит, а потом скажет все, что о них
думает. Это ее кайф. Но случается, что приходят те же самые. "Опять будешь
материться?" - спрашивают ее. "Буду", - отвечает. "Ну и хрен с тобой. Давай
за это выпьем".
В сущности, каждый использует друг друга как может. Других правил жизни
нет.
После, когда остается совсем одна, - она этого боится, - приходится
думать о том, что у нее остался год этой койки и крыши над головой. Что
защита просто берет за горло, но это не защита, это нападение из-за угла,
ибо у нее на самом деле нет материала, нет мысли для красивого дебюта. Она
пуста, как расколотый орех.
На другой день после самоистязаний она дает слово бросить газетную
писанину, она вгрызается в ученые книжки, пробует на вкус иные слова.
Приносит их на семинар. Но мальчик в ботинке ловит ее на первой же фразе,
ломая так славно связанную цепочку мыслей. Откуда у него это умение? Из
какого воздуха оно к нему прилетает? И что это вообще за дар - из мешанины
слов вытащить единственное, если рядом почти такое же, но поди ж ты - совсем
иное?
"У меня другой склад ума, - думает она. - Я не дура, я это понимаю. И
мне ведь нельзя не защититься!" Это проклятое видение руки с пузырчатым
бокалом. Ведь это должно быть не здесь. Здесь нет ничего, разве что ей
удастся поменять койку на ту, что у окна. Не то. Дорога в светлое будущее
где-то рядом, но она на ней пока не стоит.
И Дита наводит справки о семье ортопедического Володи. Его родители
вполне преуспели в этой жизни. Имели какой-то хлебный бизнес, хорошую
большую квартиру, две машины, а сынок-сынуля был единственным дитем. Она
очень удивилась этому, потому что парень ходил, что называется, ни в чем.
Она не знала, что мама его от этого страдала. Ведь она могла купить ему все,
но и не могла тоже. Чутьем - не чувством, не пониманием, а именно звериным
чутьем она ощущала главное: нельзя мешать сыну быть таким, какой он есть.
Вот нельзя, потому что нельзя. Он - не она, не отец. Он другой. Он
особенный, то есть отдельный, не как все. Его ни обрадовать, ни стреножить
узкой американской тряпкой нельзя. А ведь по опыту жизни она знала, что ум и
талант сына, будучи хорошими сами по себе, могут не приложиться к судьбе.
Промажет мимо - и все тут. Поэтому маме все-таки очень хотелось хорошо
одевать Володечку, хорошо женить и оставить ему хорошие деньги, чтоб уму
было комфортно быть самим собой и чтоб он бы жил по своим правилам, не думая
о куске хлеба. Это такое горе, когда хороший ум только этим занимается, что
ищет деньги до зарплаты.
По словечку Дита собрала всю эту информацию. Даже про материнскую слезу
прознала, пролитую на кофточку школьной учительнице: "Как же ему жить такому
в этом времени?" Когда Дита узнала про это, у нее даже случилось
сердцебиение. Она нужна им всем. Отдельному мальчику. И его мудрой маме. И
они ей нужны. Ум ребенка и деньги его матери. Дита думает мысль осторожно.
Мысль ведь тонкая, как паутинка, она рвется от небрежного касания и
долго-долго потом шевелится концами, возбуждая все дитино естество. Она ведь
уже переписала из тетрадки Володи несколько страничек - там, где он, к ужасу
профессора, отчаянно сравнивал столетия древности друг с другом и не
находил, будто их не было, связей друг с другом, перетекания культурного