"Галина Щербакова. Ангел Мертвого озера" - читать интересную книгу автора

одиночка, и некому вытягивать из врачей душу, чтоб узнать о ней правду. Вся
надежда врачей на то, что мозг устанет. Устанет без импульсов тела, без
ощущений живой жизни. А главное, без сердца, которое дышит на ладан. Дано ли
им знать, лекарям, что мозг постиг свое межумочное существование и сейчас
делает все возможное, чтобы эта женщина, в теле которой он просуществовал
больше пятидесяти лет, ушла насовсем с ощущением полноты жизни?
В конце концов мозг ведь уйдет с нею же. Значит, это нужно и ему. У
него снимут все импульсы и биотоки те, кому это надлежит сделать, в другой
системе координат, а сам он - прежде живой, пульсирующий,
перламутрово-серый, с огромным неиспользованным потенциалом, будет сожжен,
как какая-нибудь берцовая кость!
...Она снова вспоминает себя. Перед выпускным вечером она увидела
платье, которая сшила ей мама. Вот когда ей захотелось умереть
по-настоящему. Умереть ей хотелось часто. Когда умерла Луиза, когда умерла
бабушка.
На воспоминании о бабушке случается водоворот мыслей. Они наскакивают
друг на друга, так всегда, потому что бабушка ей не бабушка. Ее бабушка -
акация в огороде. А та, от которой водоворот, как раз акацию и посадила. Но
не важно... Какая есть, такая есть - она их объединяет, акацию и ту, что
приходила и объясняла, как надо надевать галоши при помощи ложки. У галош
слабое место - задник. И если делать абы-абы, то галош будет спадать и
останется где-нибудь в грязи. Еще надо мыть шею и за ушами. Умываешься -
прихватывай и эти места. Раз забудешь, два - и уже полная затрепа, чумичка.
А потом она увидела ее уже на столе, где бабушка не была бабушкой, а
была - вот ужас! - торжественным блюдом, утыканным цветами и свечами.
Она не хочет лежать на столе.
- И не будешь! - смеется Воннегут.
Да! - кричит она и танцует, танцует на выпускном в мамином
крепдешиновом в мелкий цветочек платье. "Но этого не было", - спохватывается
она, хотя танцует именно в нем. Ей снова хочется закричать "Этого не
было!" - она ведь так свято воспитана на правде, но что-то ей мешает, и она
продолжает танцевать, краем глаза следя за летящим подолом в цветочках.
Потом она ощущает прохладу крепдешина на коленях и воздух. Что дует не с
завода лакокрасок, а со стороны долины, где сладко пахнет клевером. На
косогоре хорошо лежать на спине, глядя прямо в глаз Полярной звезде.
Но она никогда, никогда, никогда не позволила бы себе лежать спиной на
холодной земле долины. "Из земли так прохватит, что потом никакими
лекарствами не возьмешь!" - говорит мама. Она же в таком красивом платье
лежит-полеживает. Ну какой надо иметь ум...
На этом слове она исчезает.
Мозг в смятении. Он ведь хочет как лучше. Он ведь ничего не врет, он
просто достает из глубины ее же желания, но она почему-то не узнает их в
лицо.
...Она возвращается в странное место, где не была никогда. Или была?
Домик-развалюха, а дом должен быть прям и тверд, и его должен окружать
забор, не в редкую доску, а чтоб одна в одну влипала.
Однажды мама подвела ее к дому, где жил секретарь райкома, и сказала:
"Запомни! Я хочу, чтобы ты жила в таком доме". Огромная собака стала прыгать
на забор, норовя их достать, и мама добавила: "И чтоб собака у тебя была еще
злее". Мечты у мамы одноэтажные, крепкие. Мама ни разу не была в большом