"Галина Щербакова. Ангел Мертвого озера" - читать интересную книгу автора

приедет трое плюс Хлеб. Плюс вы. Понятно я объясняю?
- Как вы меня нашли? У нас с Верой с молодости никаких контактов не
было.
- Она про вашу семью много рассказывала. Бабушка там у вас была -
ведьма? Так или не так? А вы стали ученой. Она за вами следила. У нее была
ваша книжка про Чехова. Она нас всех им достала. В домик его водила. Срам, а
не домик, но не важно. Ей почему-то было приятно, что Чехов был небогатый и
не очень счастливый. А главное, как мы все, лимитчик. И вы вроде про это
писали. Я честно скажу - не читала. Я у него только "Муму" и знаю.
- Это Тургенев, - говорю я.
- Не сбивайте меня с толку, - говорит моя гостья. - Я читала мало, но
то, что читала, помню хорошо.
Мне неловко участвовать в разговоре-анекдоте, и я замолкаю, хотя
потрясает меня даже не несчастная Муму, а слова, что "Чехов был лимитчиком".
У меня горчит во рту от отвращения. "Домик - срам", "сам бедный" и к тому же
лимитчик. Господи, спаси и сохрани мертвых от живых, спаси Антона Павловича
от этой барышни с пипкой! Но стоили мне взять эту высокую ноту защиты, как я
поняла, что она отвратительно фальшива, что Чехову было бы смешно, узнай он
это слово "лимитчик", что он написал бы о нем Суворину: "Мелиховские бабы
встречают меня приветливо и ласково, как юродивого. Каждая наперерыв
старается проводить, предостеречь насчет канавы, посетовать на грязь или
отогнать собаку, а в Москве я лимитчик. Слышали словечко? Хотелось бы
посмотреть на фрукта, который его пустил".
Моя гостья ничуть бы его не удивила, то ли он их не знал, южных
нахалок. И я слезаю с котурнов. Чехов в который раз вправляет мне мозги. И я
уже думаю, что писатели не поссорятся там из-за имени собачки. Важно, что
нашли меня по ней.
- Я вам помогу, - говорит Лида, - кутью там, узвар. И тесто я умею
делать быстрое. "Утопленник" называется. На спиртное скинемся. По сколько,
как вы думаете?
- Сделайте кутью и узвар, - говорю я, - остальное я приготовлю. И водку
куплю. Говорите мне точное время.
- Завтра вечером, - говорит Лида. - Придем часов в семь, годится?
- В шесть, - уточняю я.
- Боитесь, что засидимся, - смеется Лида. И думает абсолютно правильно.
Боюсь именно этого.
Мой муж, он не выносит чужих в доме. Я быстро соображаю, кого мне
позвать для него, чтобы он отвел душу. Но мне не везет, у всех свои дела.
Надо сказать, что это меня беспокоит больше, чем все остальные хлопоты. Я
знаю, как муж уходит, обнаружив у меня спонтанный девичник или прибывшую без
объявления войны родню. Не говоря худого слова, он надевает обычно никогда
не надеваемый берет, темные очки, а в руки берет палку, оставшуюся у него
после тяжелого растяжения связок. Это уход в облике полуслепого - очки и
палка - сотрясает меня всю, я начинаю фальшиво говорить, фальшиво смеяться,
а он является уже после последнего поезда метро, звонит робко и тихо
спрашивает: "Теперь я могу войти?" Я бы его убила, если бы не была безумно
счастлива, что он жив и здоров, и никуда не пропал, и не побит, и все такое
прочее.
Тем не менее концы с концами у меня не сходились. Брошюрка про Чехова
была написана очень давно, когда я носила фамилию первого мужа, мы с ним