"Люциус Шепард. История человечества" - читать интересную книгу автора

были плохо различимы за снежной пеленой. Погода была хуже не придумаешь,
поэтому я не стал уворачиваться, когда Келли прижалась ко мне, крадя у меня
тепло, но даря в обмен свое.
Первый час мы довольствовались ничего не значащей болтовней, вроде
"Тебе хватает одеяла?" или "Хочешь еще кофе?" Время от времени ветер доносил
до нас ружейные залпы. Через некоторое время, когда я уже надеялся, что
опасность миновала, из-за угла лавки раздался звон высаживаемого стекла. Я
вскочил на ноги и велел Келли оставаться на месте.
- Я пойду с тобой, - сказала она, расширив глаза.
- Нет! Кому-то ведь надо стеречь фасад. Будь здесь, я мигом.
На ветру у меня мгновенно покрылись льдом брови. Я не видел дальше
считанных футов. Прижимаясь спиной к стене, я добрался до угла и выскочил,
готовый стрелять. В лицо ударил снежный заряд. Я двинулся вдоль стены
дальше, слыша, как колотится под курткой сердце. Внезапно передо мной возник
воздушный водоворот, втянувший в себя снег, и я увидел в просвете обезьяну.
Она стояла в дюжине футов от меня перед разбитым окном; шерсть твари была
почти одного со снегом грязно-белесого оттенка, в лапе она сжимала кость на
манер палицы. Обезьяна была костлявая, дряхлая, с вылезшей местами шерстью,
со сморщенной, как чернослив, черной мордой. Зато на этой морде горела пара
совсем молодых голубых глаз. Язык не поворачивается назвать голубые глаза
"дикими", но ее взгляд был совершенно дик. Она яростно моргала, что
свидетельствовало о безумной ярости: сила этого взгляда на мгновение
превратила меня в соляной столб. Но когда обезьяна бросилась вперед,
размахивая палицей, я выстрелил. От угодившей в грудь пули шерсть твари
окрасилась в красный цвет, а саму ее отбросило в снег. Я шагнул к ней, держа
ружье наизготове. Она валялась на спине, устремив взгляд в набухшее тучами
небо. Из раны на груди хлестала кровь, взгляд на мгновение остановился на
мне, одна ладонь сжалась, грудь заходила ходуном. Потом взгляд остекленел.
На глаза застреленной обезьяны стали опускаться снежные хлопья. Это зрелище
вызвало у меня угрызения совести. Сами понимаете, то была не скорбь по
обезьяне, а печаль, всегда охватывающая душу, когда человек видит смерть.
Я побрел назад, окликая на ходу Келли, чтобы она не приняла меня за
обезьяну и не выпалила.
- Что это было? - спросила она, когда я уселся рядом с ней.
- Обезьяна. Старая. Наверное, искала смерти, Потому и посягнула на
лавку. Они знают, что в центре города их не ждет ничего хорошего.
Пока мы караулили лавку, Келли рассказала мне об Уиндброукене. Я всего
дважды бывал в этом городке и составил о нем неважное впечатление. Конечно,
он был посимпатичнее нашего: более изящные дома, заборчики, деревья
покрупнее. Зато люди там вели себя так, словно красота городка обеспечивала
им превосходство: похоже, им не хватало в жизни опасностей, и они утратили
представление о реальности. Келли, впрочем, не казалась мне такой, и я
решил, что Эджвилл - более подходящее для нее местечко.
Она прильнула ко мне, и ее рука, гревшаяся под одеялом, легла мне на
бедро. Я велел ей прекратить баловство. Она усмехнулась.
- Тебе не нравится?
- Не в том дело. - Я убрал ее руку. - Просто я женат.
- О, я слыхала от миссис Форнофф, какой ты женатый! Она назвала тебя
мартовским котом.
- Эта старуха ничего не знает!