"Люциус Шепард. Жизнь во время войны " - читать интересную книгу автора

выскочил краб-привидение и, процарапав в пыли цепочку следов, исчез в щели
между досками. Проливаясь сквозь дырявую крышу, косые золотые лучи рисовали
на полу яркие кляксы; пыль, поднятая шагами Минголлы, кружилась в потоках
света, как будто в каждом луче вот-вот появится что-то новое. На столешнице
валялись четыре ржавых баллона из-под сжатого воздуха, соединенные между
собой прядями паутины и напоминавшие в полумраке огромные капсулы с засохшей
кровью.
Минголла сел у дальней стены рядом со стопкой пожелтевших
аквалангистских журналов. От нечего делать пролистал один из них и фыркнул,
обнаружив на первой странице рекламу островных курортов. "Пиратская бухта",
"Веселый Роджер" и так далее. Отели и пансионаты стояли теперь пустые, пляжи
охранялись патрульными катерами, туристы боялись ракет, а потому держались
подальше... хотя на остров ни разу никто не напал. Что странно. По логике
вещей Роатан был хорошей целью: изолированный остров, компьютерная база ЦРУ,
вполне досягаем для ракет, бомб и даже десанта. Остров не трогали, и это
совершенно очевидно противоречило здравому смыслу, - однако, думал Минголла,
если эта война что-то и производила в достаточных количествах, то уж точно
не здравый смысл - наверняка есть абсурдная причина, путаница из
марксистских и капиталистических нелепиц, например обмен иммунитетами, когда
стороны договорились оставить в покое компьютеры друг друга, чтобы отмерять
смерть и разрушения предсказуемыми дозами. Сам факт, что такая мысль пришла
ему в голову, - а она казалась Минголле весьма зрелой, остроумной и
беспристрастной, одной из тех, по которым люди судят об объективности
взрослого человека,- свидетельствовал, решил Минголла, о том, что он,
во-первых, поправляется, во-вторых, все больше привыкает к разъедающим
страстям войны и, в-третьих, делает очевидные успехи.
Он перевернул страницу: на весь разворот бирюзовая глубина, сквозь
которую, почти теряясь среди ярких разноцветных рыбок, плыли ныряльщики в
красных и желтых костюмах. Чем-то эта картинка показалась Минголле знакомой,
и немного погодя он вспомнил, что произошло сегодня утром между ним и Тулли.
Так и есть: он плыл в сознании Тулли, нырял в его электрические глубины, а
вокруг мельтешили рыбки Туллиных мыслей. И теперь он знал точно, что там на
самом деле намного глубже. Ему представлялся лабиринт коралловых рифов, в
которых обитают замысловатые, как горгонарии, образы.
В сумерках читать стало невозможно. С севера наползли грозовые тучи, и
на крышу брызнуло дождем; под прикрытием облаков подкралась темнота, сквозь
дырявую крышу теперь сочился лунный свет, окрашивая пол сарая в цвет серой
лаванды. Над столом висела лампочка; Минголла встал, подошел к двери и
щелкнул выключателем.- к его удивлению, лампочка зажглась, затопив углы
сарая белым сиянием. Вокруг тут же закружились мотыльки, отбрасывая на стены
шрапнельные тени. Минголла вернулся в угол и снова взялся за журналы,
вполуха прислушиваясь к ветру и шуму прибоя в рифах. Затем что-то скрипнуло,
Минголла поднял глаза и увидел в дверях худую темнокожую женщину в ветхом
платье, выцветшем до бледно-коричневого цвета. От неожиданности он сделал то
же, что раньше с Тулли: толкнул ее сознанием. И опять погружение,
возбуждение и сила. Только на этот раз сопротивления не было, и Минголла
понял, что плывет - другого слова не подберешь, - плывет в узоре, в
спиральном клубке, но не проваливается в неизведанную глубину, как можно
было бы предположить, а словно прокладывает тоннель так, что мысли этой
женщины выстраивались вдоль его собственного узора, застывали в нужной ему