"Люциус Шепард. Жизнь во время войны " - читать интересную книгу автора

ни единой детали. Получилась бы превосходная иллюстрация к войне со всей ее
тайной магией и великолепием; Минголла и сам попал бы в композицию - фигура
художника, нарисованная то ли в шутку, то ли для того, чтобы задать масштаб
и перспективу всему этому величию и важности. Пора было идти отмечаться на
боевом посту, но Минголла не мог заставить себя отвернуться от этого
случайного сердца войны. Он сел на склон, устроил на коленях больную руку и
стал смотреть: с тяжеловесным апломбом идолов, касаясь земли, сражаясь с
боковым ветром и поднимая вихри красной пыли, "Сикорские" искусно
приземлялись среди мертвецов.

Глава четвертая

Примерно в середине своего рассказа Минголла понял, что на самом деле
ему нужно не столько задеть или шокировать Дебору, сколько выговориться
самому, а еще чуть позже до него дошло, что, пересказывая все это, он если
не разрывает свою связь с прошлым, то хотя бы ослабляет ее. Впервые он был
способен всерьез думать о дезертирстве. Он не собирался бежать прямо сейчас,
но отдавал себе отчет в том, что это было бы логично, и ясно понимал всю
алогичность возвращения к новым атакам и новым смертям теперь, когда никакая
магия его больше не защищает.
Минголла заключил сам с собой договор: он сделает вид, что вправду
хочет дезертировать, и посмотрит, появятся ли какие-нибудь знаки.
Минголла закончил рассказ, и Дебора спросила, перестал ли он злиться.
Ему понравилось, что она не стала его утешать.
- Извини, - сказал он. - Я злился не на тебя... по крайней мере, не
только на тебя.
- Все нормально.
Она отвела копну темных волос назад так, что они теперь падали с одной
стороны, и принялась разглядывать траву у своих коленей. Склоненной головой,
полуприкрытыми веками, изящной шеей и подбородком она напоминала героиню
какой-то экзотической пьесы и сама по себе казалась добрым знаком.
- Не знаю я, о чем с тобой говорить, - сказала она. - То, что нужно
сказать, тебя опять разозлит, а пустая болтовня не идет в голову.
- Я не люблю, когда на меня давят, - ответил Минголла. - Но можешь мне
поверить, я думаю о том, что ты сказала.
- Я не буду давить. Но все равно не знаю, о чем нам разговаривать.
Она сорвала былинку и принялась жевать ее кончик. Минголла разглядывал
морщинки у нее на губах и думал о том, какая она на вкус. Рот сладкий, как
банка, в которой когда-то держали пряности. Внизу тоже сладкая: мед,
чуть-чуть перестоявший в сотах. Дебора уронила травинку на землю.
- Я придумала, - бодро сказала она. - Хочешь посмотреть, где я живу?
- Неохота так рано во Фриско.
"Где ты живешь,- подумал он.- Хочу пощупать, где ты живешь".
- Это не в городе, - возразила она. - Это в деревне ниже по реке.
- Интересно.
Он встал, протянул ей руку, помог подняться. На секунду они оказались
совсем рядом, ее груди задели Минголлину рубашку. Тепло окружало его со всех
сторон, и Минголла подумал, что если бы кто-то сейчас на них смотрел, то
видел бы расплывчатые, как мираж, силуэты. Захотелось сказать, что он ее
любит. Больше всего Минголлу занимало сейчас спасение, которое предлагала