"Александр О'Шеннон. Антибард: московский роман " - читать интересную книгу автора

про ваххабитов, пока Надя его раздевала, а потом вдруг застеснялся. Ей бы
промолчать, а она захотела его расшевелить да и ляпнула про подсматривающего
мужа. Он сначала не въехал, а потом дала о себе знать контузия. Желваки у
него заиграли на обветренных скулах, и он со всего маху засветил ей в
челюсть. Надя улетела с постели в угол комнаты, а мужа это до того
распалило, что он крикнул в дырку, куда смотрел: "Еще!" Чувак подскочил к
Наде, врезал ей ногой по ребрам и побежал разыскивать мужа. А тот в другой
комнате, голый, сидит на полу, держась за эрегированный член, и со стоном
кончает. Контуженый давай его метелить кулаками и ногами куда попало, хорошо
еще, что босой был, а когда муж завалился на бок, дал ему по лысине
канделябром. Так и оставил их без сознания, а сам оделся и ушел, прихватив
бутылку джина, видимо, в качестве компенсации за моральный ущерб. В итоге у
Нади оказались сломаны челюсть, ребро и выбиты два зуба, а у мужа сильно
пострадал правый глаз, сломан нос и сотрясение мозга. Они потом долго
лечились.
Все это я узнал от подруги-секретарши.
Она мне позвонила, передала привет от Нади (у той в это время вся
челюсть была обмотана железной проволокой) и попросила познакомить с
какой-нибудь лесбиянкой.
"Смотри, - сказал я ей тогда, - дотрахаешься, как Надежда". Больше она
мне не звонила.
Я закуриваю и сажусь на диван, прямо на подушку.
Бедная квартира у Крюгера, какой уж там вуайеризм. Два продавленных
дивана, облезлый стол у окна и в углу позорный лакированный шкаф. Над столом
прибита железная полочка, а на ней аккуратно выстроены книги поэта Крюгера.
Не книги даже, а книжульки, маленькие, с бледно-разноцветными обложками,
сляпанными на принтере каким-нибудь другом-компьютерщиком, - предмет
гордости и морального удовлетворения всякого постперестроечного поэта, то,
что первым спасают во время пожара. Повод выебать еще одну поклонницу. Я
вчера спьяну взял одну, полистал. Плохие стихи у поэта Крюгера, прямо
скажем, дурацкие. Плюгавый такой романтизм в дозах, скупо отмеренных
программой "Клуб кинопутешественников" времен Железного Занавеса, полный
свободолюбивых намеков и всполохов пугливой сексуальности в духе
восторженных шестидесятых. Такие тексты очень любят каэспэшники, выросшие на
ночных песнопениях у костра в подмосковных лесах где-нибудь на краю
обширного болота, подальше от всевидящего ока ВЛКСМ. Как сейчас вижу: сидят
это они на бревнах вокруг костра, счастливые отвоеванной у режима свободой,
пьют сваренный в кане глинтвейн и слушают своего Барда, чудо и гордость
этого племени воскресных Робинзонов. А он, хитро прищурясь и старательно
интонируя всю запретность и двусмысленность строк, поет: "Эх, проведем на
Венере мы ночку, фай-дули-фай-дули-фай!" И все начинают понимающе и радостно
смеяться: вот, мол, вам, власти предержащие, вы нам все такое запрещаете, а
мы обхитрили вас, и не придерешься, а в случае чего замашем руками: эта
песня, дескать, про космонавтов! А иногда начинали петь хором во весь голос,
как бы дерзновенно выражая свое презрение притаившимся в окрестных буреломах
соглядатаям и функционерам. А вон и я сижу на бревне, семнадцатилетний
придурок с горящими глазами...
Хотел я все это вчера выложить Крюгеру, а потом подумал - а вдруг он
горд и обидчив, вдруг он вспылит и выгонит меня за дверь в три часа ночи? А
что я, собственно, знаю о Крюгере?.. Я о нем и раньше слышал от старых