"Виктор Шендерович. Из последней щели (Сб. "Музей человека")" - читать интересную книгу автора

лежать.
- Чего не мешай? - попробовал уточнить Степан Игнатьич, на что
Геннадий не ответил, а только скрестил нижние лапки и закатил глаза.
- Слушай, - сказал я тогда, - ты давай быстрее это делай, а то народ
ждет.
Геннадий осторожно расплел лапки и перевернулся.
- Говорите, - сухо сказал он,- но короче. Мне еще Вселенную слушать.-
И постучал по тазу.
Тогда я рассказал ему обо всем, что произошло у нас после Второго
Всетараканьего. Геннадий не перебивал, но смотрел отрешенно. Сообщение о
ядовитой струе встретил с завидным хладнокровием. Спрошенный совета,
рекомендовал самосозерцание и укрепление духа путем стойки на усах, после
чего опять закатил глаза.
- А договор? - напомнил я, волнуясь. - Помнишь, ты хотел заключить с
Семеновым договор?
- С каким Семеновым? - вежливо, но безразлично спросил Геннадий.
Тогда мы забрали Еремея и быстро побежали вон из ванной.
Развязка приближалась неотвратимо. Наутро по вине высунувшегося из-под
колонки Терентия узурпатор залил дрянью все зашкафье, плинтуса, батареи и
трубу под раковиной. К вечеру те из нас, которые еще могли что-либо
чувствовать, почувствовали, что дело швах.
Ночью, покинув щель, я вышел на стол. Стол был пуст и огромен, полоска
лунного света косо лежала на нем. Меня подташнивало. Бескрайняя черная
кухня простиралась вокруг - лишь ручка от дверцы шкафа тускло поблескивала
над хлебницей.
И тогда я закричал. На крик отовсюду начали сползаться уцелевшие, и
сердце мое защемило - разве столько наползло бы нас раньше? Когда приполз
Степан Игнатьич - а он всегда приползал последним,- я сказал:
- Разрешите Третий Всетараканий съезд считать открытым.
- Разрешаем,- хором тихо отозвались тараканы.
- Я хочу сказать,- сказал я.
- Скажи, Фома,- подняв лапку, прошептал верный Еремей.
- Тараканы! - сказал я.- Вопрос сегодня один: договор с Семеновым.
Буфета не будет. Скандирующей группы не будет. Антресольные, если хотят
автономии, могут ее взять хоть сейчас и делать с ней что хотят. Если
плинтусные имеют что-нибудь против подраковинных или наоборот - пожалуйста,
мы готовы казнить всех. Но сначала, надо договориться с Семеновым.
И мы написали ему письмо, а Степан Игнатьич перевел его: он, пока жил
за обоями, выучил человеческий язык. Вот это письмо, от слова до слова:
"Семенов!
Пишут тебе тараканы. Мы живем здесь давно, и вреда от нас никогда не
было никакого. Еще ни один человек не был раздавлен, смыт или сожжен
тараканом, а если мы иногда едим твой хлеб, то, согласись, это не стало
тебе в убыток. Впрочем, если таракан как венец сущего тебе не симпатичен, и
ты не хочешь есть с нами за одним столом - то это дело вкуса, и никто не
станет неволить тебя: мы согласны столоваться даже под плитой, хотя тебе,
Семенов, еще никто не предлагал ужинать в мусорном ведре.
Мы не знаем, за что ты так ненавидишь нас, за что терпели мы и голод,
и индивидуальный террор, не говоря уже о мелких житейских неудобствах,- но
химическое оружие, Семенов! Ведь оно запрещено даже у вас! Не боишься ли