"Светлана Шенбрунн. Пилюли счастья (роман) " - читать интересную книгу автора

времен", - сообщила баба Нюра торжественно. Я не поверила. А если, допустим,
и описано - наверняка какие-нибудь глупости, невежественные выдумки.
Что я, не знаю: настоящие важные книги хранятся в библиотеках. В
государственных фондах. А у них на селе старички от своей безграмотности и
пережитков феодализма насочиняли какую-то чепуху.
Поэтому и показывать стесняются - догадываются, чего она стоит, их
книга!..

Все кануло в Лету. Не в Лету - в океан всеобщей глупости, усталости и
страха. Теперь уже не у кого спрашивать... Как называлось село?
Кажется, Старостино. Да, точно - Старостино.
Я позволяю себе слегка улыбнуться Эпштейну - все-таки самую капельку мы
знакомы - и отступаю в сторону. Но маленький паучок, хитренький ткач,
успевает прошмыгнуть между нами - так мне почему-то кажется, - протянуть
серебряную ниточку невнятной симпатии. "Лезет в голову всякая чушь", -
сказала бы мама.
Вечер окончен. Спускаясь по широким блистающим ступеням к лифту, я
продолжаю думать об Эпштейне, о нелепой аварии, лишившей его ног, о
Паулине, о русских диссидентах, а также о том, что Люба простит мне
невольное отступничество от родства - не пускаться же, в самом деле, в
сбивчивые объяснения касательно наших отношений перед рождественской фру
Брандберг, и без того обремененной убыточным книжным магазином и неприличным
сыном в Амстердаме...
Лифт уполз под самым нашим носом и не возвращается. Застрял на пятом
этаже. Видно, кто-то держит дверцу.
Забавно: злосчастное письмо Пятиведерникова (вернее, одна из его копий
с грифом SOS), роковым образом изменившее судьбу Паулины, попало мне на
глаза задолго до того, как я познакомилась с ними обоими. Невозможно знать,
чему ты станешь причастен. Иерусалим, окраина Иудейской пустыни, беленький,
только что выстроенный район
Неве-Яакiв (в произношении русской братии - Ново-Яков), соседский
"салон", битком набитый растерянными русскоязычными интеллектуалами,
дружная компания дружно покинувших бывшую родину антисоветчиков и
диссидентов обсуждает нескладную ситуацию: Пятиведерников терпит бедствие в
роскошном Риме! И поэт еще жив и обсуждает вместе со всеми. Помнится,
сошлись во мнении, что Пятиведерников дурак, год назад мог благополучно
прибыть в Израиль.
Теперь ничего нельзя поделать... Остался ли еще кто-нибудь там, в
Неве-Яакове? Из всей могучей, блестящей кучки? Израиль не мог осознать,
каких людей ему подкинула судьба. Кого-то оценила
"Свобода", кого-то призрела Би-би-си, а кто-то...
Лифт наконец приползает - набитый до отказа гигантскими пухлыми мешками
с оставшимся от празднества мусором. Одноразовые стаканчики цветными
пупырышками выпирают под прозрачной шкуркой голубоватого полиэтилена. Мартин
хмурится. Можно подумать, что в этом здании нет грузового лифта! Конечно
есть, но какой-нибудь ленивый грек или турок, впущенный в страну следить за
чистотой и аккуратностью, не пожелал далеко тащиться. Зато мы, слава богу,
пока не инвалиды и можем спуститься по блистающей лестнице собственными
ногами. Тем более что не так уж и высоко.
- Дорогая, ты видишь? - Мартин подхватывает меня под руку. -