"Маргарита Шелехова. Последнее лето в национальном парке [love]" - читать интересную книгу автора

эпоха. В небытие кануло все то, о чем я не успела спросить ее, и это было
непоправимым. Я старалась стоять слева от гроба, потому что смерть что-то
изменила в ее лице, и правый профиль выглядел неузнаваемо жестким. Как
часто я навещала бы ее, проживи она еще хоть немного!
За гробом шло довольно много народа - бабушка приятельствовала с
местными вязальщицами и пожилыми ленинградскими дачниками, и мы похоронили
ее на маленьком тенистом кладбище за деревянным костелом. Тетку ошеломило
пришедшее к ней старшинство - гораздо уютней на этом свете жить дочерью,
но она держалась молодцом. Из колеи ее выбила только смерть мужа,
последовавшая черезгод, когда кончились вечные заботы, и она в одночасье
превратилась в одинокую несчастную старуху.
Сразу после похорон тучи развеялись, и провожающие уселись за дважды
перевернутый стол помянуть усопшую по русскому обычаю - местных покойников
поминают без водки. Это было тягостно для меня - поминки внушали мне в
детстве необъяснимый ужас, но потом я попала в вечный плен к Параджанову,
и, глядя на мир уже его глазами, поняла жизнеутверждающую силу этого
действа.
Вместо рыданий у гроба приходится бегать за водочкой, вылавливать из
трехлитровой банки соленые огурцы и протирать рюмки полотенцем, а вздохи
присутствующих (все мы там будем!) потихоньку сменяются оживленными
разговорами, и вот уже бледное тело покойника начинает вздрагивать на
плохо оструганных досках под чечеточную дробь кухонных ножей, проникаясь в
последний раз жаркой силой мускульного бытия.
А потом все стихает, и мелко нарезанный салат-оливье (рекомендую
употреблять в нем свежие огурцы, тертую сырую морковь и краснокочанную
капусту) обильно заправляется майонезом.
Ах, Иванко, Иванко! Поплыли красные кони, и ушел ты от нас.
Закатились твои очи ясные, затвердели твои губы теплые, опустились твои
руки скорые. И звезды светят, и тонкий месяц на небе качается, и девки на
толстых подушках сны смотрят, и бесплодная жена твоя играми с колдуном
тешится, и некому оплакать тебя, кроме деток твоих нерожденных и невесты
твоей, утопшей в юности.
Я здесь, Иванко - за стеклом оконным, но не слезы горячие катятся по
щекам моим бледным, а то вода холодная с волос моих льет, и не зайду я в
хату проститься с тобой в последний раз, потому что не умеем мы плакать, и
заказан нам вход в жилища людские на веки вечные. Я здесь, Иванко, с
тобой, пока солнце не встало, пока петухи не запели, пока люди с постелей
не повставали, чтобы опустить тебя в землю крещеную.
Я здесь, Иванко, а утром навсегда уйду в воды мутные - ведь стою я
здесь у окна ночного только памятью твоей остывающей, а завтра - кто же
вспомнит обо мне?
Они уйдут завтра навсегда, и все забудут о них, ведь только мы,
нерожденные, вечны в этом славянском мире несбывшихся надежд, и светлым
круглым облачком нетленной мечты о свершившихся помыслах, написанных
поэмах, построенных храмах закружимся мы завтра над чьей-то головой, и
очарованный странник будет внимать нашему коловращению, и бумага
рассыплется в прах, и доски почернеют под снегом и дождем, как тайные
помыслы, но мы все равно будем светить ровно и ярко, и мы должны делать
это, иначе нам не родиться. Всему в этом мире есть срок...
Да, черт знает что в голову лезло, пока я сидела у краюшка стола,