"Вильям Шекспир. Трагическая история Гамлета, датского принца (пер.В.Поплавский)" - читать интересную книгу авторатрадиции квалифицировать персонажей, обозначенных у Шекспира как "two
clowns", узко профессионально - как могильщиков). В своей оценке я исходил из одного, пусть чисто субъективного, критерия: будут ли мне резать слух иные словосочетания взамен глубоко привычных и любимых, ставших для меня плотью "Гамлета", единственной формой его существования в моей памяти. И ни в едином (подчеркиваю - ни в едином) случае замены слов, строк, строф не шокировали меня, а рифмованные окончания просто порадовали своей свежестью. Более того, при досконально известных сюжете и фабуле, при неизменном составе действующих лиц, одинаковости содержания их реплик и монологов и при знании того, "чем дело кончится" (как опять же, у того же Б. Пастернака и именно в стихотворении "Гамлет": "_Но продуман распорядок действий, // И неотвратим конец пути..._"), новый текст отличается неожиданной напряженностью действия, воспринимается почти как детектив (куда только девались пресловутые "темнота фабулы и характеров"?). Я бы сказал, что есть в нем какая-то живая фатальность, - чувство, часто возникающее при виде хроники кануна великих потрясений, когда на экране оживленно передвигаются люди, еще не знающие (а мы-то - знаем!), что завтра рухнет все и начнется новая жизнь. Читатель заметит (и, возможно, с неудовольствием, несмотря на все приведенные выше доводы великого Пастернака и мои собственные скромные аргументы), что местами текст звучит несколько излишне современно и созвучно именно нашим конкретным российским настроениям и обстоятельствам, что впору заподозрить переводчика в сознательной и излишней модернизации слов и смысла текста, написанного четыре века назад, в другой стране и по другим поводам. классики, но, увы, это так. И к месту еще раз вспомнить Екклесиаста: "_Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот, это новое"; но это было у же в веках, бывших прежде нас_" (1.10). Кроме того, достаточно обратиться к urtext'y (для чего достаточно уметь пользоваться только словарем), чтобы понять, что в новом тексте практически нет отступлений от буквы и, прежде всего, духа первоисточника. Дело тут в одном достаточно распространенном заблуждении (с которым я сам сталкивался в своей редакторской практике), что иноязычные тексты, написанные до XIX века, непременно надо воспринимать и переводить как архаику, поскольку наша собственная литература тех времен для нас архаична. При этом воспроизводить формы именно русской архаики. Насколько это бесполезно, бессмысленно и неверно по существу (даже учитывая реальную архаичность шекспировских текстов) доказывать не надо. Потому, что, в любом случае, надо помнить, что для современников это были живые, злободневные тексты, которые вызывали в них бури эмоций {См.: Б. Пастернак, ук. соч., с. 148("_сходились в питейных и театрах_").}, вплоть до action direkt {Прямое действие (название одной из радикальных группировок).} (типа восстания, освободившего Бельгию, после премьеры оберовской "Фенеллы" - или "Немой из Портичи" - в 1830 году, или забытого, к сожалению, обычая таскать от восторга примадонн по улицам на руках), а потому, в первую очередь, необходимо угадать, воспроизвести и донести на современном тезаурусе именно этот elan vital ("жизненный порыв" Анри Бергсона). И у меня такое впечатление, что, несмотря на обратные заклинания, именно этот мотив интересовал переводчиков в последнюю очередь. То ли их |
|
|