"Аскольд Шейкин. Дарима Тон" - читать интересную книгу автора

- Так мы тебя оставляем, - сказал бригадир и развел рука-
ми: что же, мол, делать?
Зубцов усмехнулся. Его совершенно безмятежная, даже будто
слегка сонная физиономия оживилась.
- Завтра не обещаю, послезавтра - тоже, но еще через де-
нек, к вечеру, - точно. - Бригадир похлопал себя по карману
пиджака. - Тогда и напишем бумагу.
Зубцов опять усмехнулся.
- Немного поживешь в одиночку. И не работа будет - ку-
рорт.
Тут уж Зубцов не выдержал.
- Дай подкову, - сказал он и протянул руку.
- Какую подкову?
Бригадир ошеломленно оглянулся на вертолет. Высунувшись
из люка, нилот нетерпеливо махал огромной, словно сапог,
перчаткой. Зубцов покивал головой:
- Эх ты! Ничего-то у тебя нет: ни подковы, ни счастья.
- А это ты зря, Федя, - вмешался Тимофей Кращенко, тоже
слесарь, как и Зубцов.
Новенький синий комбинезон, щегольски простроченный зеле-
ными и красными нитками, сидел на нем как влитой. Из нагруд-
ного кармана багряной ковбойки выглядывал, поблескивая,
штангенциркуль.
- Да, зря, - с въедливой назидательностью повторил Кра-
щенко. - У Никиты Кирилловича жена красавица, и сам он кровь
с молоком.
Кращенко нисколько не кривил душой. Это и на самом деле
было так.
- Ну вас обоих к дьяволу, - сказал бригадир и пошел к
вертолету. Сгибаясь под тяжестью брезентовой сумки с инстру-
ментом, Тимофей Кращенко потащился за ним.
- А ларек? - насмешливо крикнул вдогонку Зубцов. - Пивной
ларек поближе тут где, елки-палки? Друзей разве так покида-
ют? Адресок, елки-палки, могли бы сказать на прощание, ува-
жить...
- А-а... - отозвался Кращенко, не останавливаясь, и это
прозвучало как: "Тебе только бы у ларька и торчать".
Вертолет затрещал мотором, проутюжил воздушной струей уже
начавшую никнуть от летней жары траву, швырнул в Зубцова об-
лако сорванных вихрем листьев рябины. Несколько мгновений
повисев в вышине, он скользнул вбок, за черно-зеленую стену
дремучего ельника.
Зубцов запахнул свой бурый от пятен машинного масла и
ржавчины, видавший виды ватный бушлат, с которым не расста-
вался ни в жару, ни в холод, поджав губы, покивал головой.
- Эх, Федя, Федя, - вслух обратился он сам к себе, - и
вся-то твоя жизнь в холодочке...
Он даже презрительно сморщился, чтобы картинней выразить