"Вадим Сергеевич Шефнер. Ныне, вечно и никогда" - читать интересную книгу автора

голосом. - Она в шкафу, на второй полке.
Волька вскочил с постели, прибавил огня в настольной лампе и кинулся к
шкафу. Он быстро нашел рубашку, но невольно задержал взгляд на рисунке - на
внутренней стороне дверцы шкафа были изображены химическим карандашом голый
мужчина и голая женщина в короне. Под ними очень четко был написан стишок:
Царь Никола веселится
В Могилеве, в ставке,
А Распутину царица
Не дает отставки.
- Что ты там разглядываешь, - недовольно сказал отец. - Там писаря
шутили - надо сказать, чтобы стерли. Ерунда.
Он снял свою рубашку, смял ее в ком и бросил возле дивана. Она тяжело и
влажно, как большая жаба, шлепнулась на пол. Сын подал отцу свежую, и тот
вскоре уснул.
И Волька тоже уснул, и опять ему снилось, будто он все едет и едет
куда-то. Внезапно он проснулся. Отец, накинув на плечи шинель, сидел за
столом и курил папиросу. Перед ним лежала голубая коробка "Зефира № 300" -
командирам на днях начали давать в пайке папиросы вместо табака,
- Папа, тебе ведь нельзя курить! Ты обещал тете Гине не курить! -
прошептал Волька, вставая с постели.
- Ты не говори ей, пожалуйста, что я курил, - сказал отец. - Это ее
огорчит.
- Но тебе нельзя курить, - повторил Волька. - Тебе это вредно.
- Вредно, не вредно - теперь это не так уж важно. Ты ведь знаешь, я
скоро умру.
- Нет, ты не умрешь, папа! Бог этого не допустит! - сказал Волька,
повторяя слова, которые часто произносила Георгина, и сам искренне веря в
них. - Бог не допустит этого!
- Бог многое допускает, - усмехнулся отец, жадно затягиваясь папиросой.
И уже раздраженно добавил: - И что это у тебя все бог да бог! Вот что значит
у баб на воспитании быть! Уж не в семинарию ли поступать собрался? Запомни:
в нашем роду ни купцов, ни жандармов, ни попов не было. Надеюсь, и не будет.
И штатских, надеюсь, не будет.
Он тяжело откинулся на спинку стула и строго посмотрел на сына. Отец
был страшно худ, и от худобы, от болезни лицо его казалось темным, будто он
загорел пoд каким-то нездешним солнцем; не под тем солнцем, которое светит
над нашей землей, а под каким-то другим, которое горит над ужасным,
неведомым для нас миром.
- Ну, так кем же ты думаешь быть? - резко спросил отец, будто продолжая
какой-то давнишний разговор, хоть никогда такого разговора у них не было.
- Не знаю еще, папа, - ответил Волька.
- Придется говорить с тобой как со взрослым, - сказал отец. - Мне
некогда дожидаться, когда ты вырастешь. Ты запомни этот наш разговор, а
когда-нибудь и поймешь его. Он пойдет тебе на пользу. Я знаю, память у тебя
хорошая.
- Да, память у меня хорошая, - с хвастливой готовностью согласился
мальчик. - Я помню наизусть "Демона", и "Бородино", и "Лодку феи ветер, вея,
опрокинул не со зла", и еще многое помню... Я все сразу запоминаю, и и...
- Не хвались, - прервал его отец. - Можно быть идиотиком и иметь
превосходную память.