"Джек Шэфер. Шейн (вестерн)" - читать интересную книгу автора

пока пирог допечется.
А мы трое сидели за столом и глядели на нее, и такая тишина стояла, что аж
больно было. Ничего мы не могли поделать. Мы пытались отвести взгляд, но
все равно глаза к ней возвращались. А она как вроде и не замечала нас.
Можно было подумать, будто она вообще забыла, что мы тут есть.
Но ничего она не забыла, потому что, как только почувствовала по запаху,
что пирог готов, она его вытащила, отрезала четыре больших куска и
разложила по тарелкам. Первые две она поставила перед отцом и Шейном.
Третью придвинула мне. А последнюю поставила перед своим местом и села на
свой стул за столом. Голос ее был все еще резкий:
- Извините, мужчины, что заставила вас так долго ждать. Теперь ваш пирог
готов.
Отец так пялился на свою порцию, будто боялся ее. От него потребовалось
настоящее усилие, чтобы взять вилку и подцепить кусочек. Он его пожевал,
проглотил, скосил глаза на мать, а после поднял их на Шейна, сидевшего
напротив.
- Замечательный пирог, - сказал он.
Теперь и Шейн наколол вилкой кусочек. Он его внимательно осмотрел. Он
положил его в рот и принялся жевать с жутко серьезным видом.
- Да, - сказал он. В лице у него появилась добродушная усмешка,
подтрунивание - такое явное, что и слепой не прозевал бы. - Да. Это самый
лучший кусок пня, какой мне в жизни пробовать доводилось.
Что бы могло значить такое глупое замечание? Но мне некогда было
удивляться, уж больно странно отреагировали на него отец с матерью. Они
оба уставились на Шейна, у них просто челюсти отвалились. А потом отец
захлопнул рот и начал смеяться, и так он смеялся, что его шатало на стуле.
- Господи, Мэриан, так он же прав! Ты тоже это сделала!
А мать только глаза переводила с одного на другого. Измученное выражение
сошло с ее лица, щеки раскраснелись, глаза стали теплые и мягкие, как
положено, и она смеялась так, что слезы катились. И тут мы все набросились
на пирог, и на всем свете только одно было плохо - что его так мало.

4

Когда я проснулся на следующее утро, солнце уже забралось довольно высоко
в небо. Я очень долго не мог заснуть накануне вечером, потому что мысли у
меня были переполнены событиями и сменяющими друг друга переживаниями. Я
никак не мог разложить по полочкам поведение этих взрослых, не мог понять,
почему вещи, в общем-то не очень значительные, вдруг стали для них такими
важными.
Я лежал у себя в постели и думал про нашего гостя. Как он там на койке в
сарае? Мне казалось просто невозможным, чтобы это был тот самый человек,
которого я впервые увидел, когда он, суровый и холодный в своем темном
одиночестве, приближался по нашей дороге. Что-то такое в отце, не слова,
не поступки, а самая главная суть его человеческого духа, дошла до нашего
гостя и сказала ему что-то, и он на это ответил и чуть-чуть приоткрыл себя
перед нами. Он был такой далекий и неприступный даже когда находился
здесь, прямо рядом с тобой. И, в то же время, он был ближе, чем мой дядя,
брат матери, который приезжал к нам прошлым летом...
И еще я думал о том, как он подействовал на отца и мать. При нем они стали