"Зинаида Шедогуб. Работа по распределению " - читать интересную книгу автора

обвязанной кружевом батистовой косынке, такой же кофточке, в синей сатиновой
юбке она сидит на кровати и тщетно пытается попасть ногой в кирзовые чувяки.
- Бабуля, что с Вами? - видя ее слабость и беспомощность, с тревогой
спрашиваю я.
- Ой, яка ж радость... Господи, благодарю тэбэ... Одна ж ты у мэнэ...
Васю, Петю голодовка сморыла... Дид твий, Ваня, на войне погиб... Светочку,
маму твою, Бог забрав, и таку молоденьку, таку красыву... Зачем? Лучше б
пришёв за мной... - обнимая меня, шепчет бабушка и жалуется:
- Печень проклята замучила. Як шо съим - так и прыступ...
Она с любовью глядит на меня, и ее темно-зелёные очи наполняются
слезами и сверкают изумрудами.
- Как же вы похожи, - говорит больная, лежащая у окна.
- А як же, - гордо замечает бабушка, - одна кровь, моя ж внучка.
Мы сидим, обнявшись, до темноты. Потом вспоминаем, что мне пора идти.
Прощаюсь с больными и бреду по станице. Сыро. Серо. Холодно. Под ногами
чавкает грязь.
Низенькие хатки. Старое кладбище. Покосившиеся кресты. Чернеющее поле.
Вот и бабушкин домик. Открываю скрипучую дверь, зажигаю огонь в лампадке,
лампе - жилище оживает, потому что без хозяина дом сирота... Вношу дрова - и
они, пылая, трещат и в печке, и в печи, вода кипит в выварке.
- Ну и устрою себе харакири, - думаю я, впервые радуясь одиночеству.
Выпиваю стакан самогонки, сажусь в горячую воду и парюсь, парюсь, парюсь...
Затем ползу на печь, ложусь на пышущую зноем лежанку и шепчу:
- Терпи, Верка, терпи... Может, перестанешь кидаться на незнакомых
мужиков...
От жары бешено колотится сердце. Ломит поясницу, а я радуюсь этой боли,
словно она спасет меня от всех бед. Нет сил ни плакать, ни кричать... Лежу
неподвижно, слышу, как кровь струится по моему телу, и засыпаю. Просыпаюсь
от стука. Это соседка Мотя колотит палкой в дверь и хрипло кричит:
- Верка! Чи угорела? Чи спышь? Не выйдешь - двери ломать буду...
Она, что-то бубня, куда-то уходит.
Как собака, у которой отбили зад, поползу по череню, осторожно
спускаюсь на припечок, с него на ослон, потом на мазанный кизяками пол,
подхожу к зеркалу: на меня глядят чужие, уже без девичьего невинного блеска
глаза. В них обида, укор, горечь...
- Убийца, - твердят они, и я отвожу взгляд и вижу икону Божьей Матери.
Мария держит на руках сына и кротко глядит на меня. Её лицо излучает свет,
доброту, любовь, и мне кажется, что она не осуждает, а жалеет меня, как
сбившегося с пути человека.
- Прости, не наказывай, больше никогда не убью подобного себе... -
клянусь я перед иконой, - буду так же, как ты, прижимать сына, защищать и
любить его.

Игорь зачем-то ищет меня, наверное, ничего не помнит, что было той
ночью, но, желая жить беззаботно, боится завести от меня дитя. Я избегаю
его: вдруг снова не выдержу и брошусь в любовный омут... Поэтому пораньше
ухожу с лекций, пропадаю в читзалах, почти не бываю в общежитии. После
второй пары буквально сталкиваюсь с ним и бросаюсь от него так стремительно,
что Игорь мчится за мной, хватает за руку и до боли сжимает её.
- Не узнаешь? - грубовато спрашивает он. - Быстро же ты забываешь своих