"Лао Шэ. Под пурпурными стягами (Роман) " - читать интересную книгу автора

воробей-альбинос, за которого он выложил полугодовое жалованье. Молва об
удивительной птице пошла странствовать по всем пекинским чайным. Но увы,
воробей скоро заболел и сдох. С тех пор любителя птиц не растрогала бы
даже белая ворона.
Я любил, когда он приходил к нам, особенно зимними днями. За пазухой
у него всегда хранилось что-то редкостное, например маленькие
тыквочки-горлянки, каждая из которых могла бы украсить любую антикварную
лавку. Сами тыквочки меня не интересовали, но зато острое любопытство
вызывало то, что находилось внутри. А там сидели изумрудные цикады,
звонкое стрекотание которых будто напоминало, что в Пекин невесть откуда
пришло лето.
В моем детском наивном сознании прочно держалась мысль, что гость
пришел к нам вовсе не для того, чтобы навестить родных, а специально ко
мне, чтобы со мной поиграть. Когда он заводил разговор о птицах или
сверчках, он забывал о времени, и моей матушке, как бы она ни была
удручена нашими домашними бедами, приходилось его кормить. Стоило ей
намекнуть о еде, сразу же раздавалось размеренное, исполненное
достоинства покашливание, а на его лице появлялась улыбка.
- Я и вправду немного проголодался! - говорил он напрямик. - Только
ты уж особенно не хлопочи, родственница! Закажи-ка просто в лавке
"Величие неба" порцию жареных мясных колобков, мусюйжоу [Мусюйжоу -
тонко нарезанное жареное мясо с грибами, яйцом и травой хуанцао] и миску
перченого супа да скажи, чтобы побольше положили укропа и перца. Вот,
пожалуй, и все!
От этих слов глаза матушки становились почему-то влажными. Если не
уважить свата, глядишь, навлечешь беду на дочку. А где взять деньги на
такие угощения? Да, принимать родственников в те годы было не так-то
просто!
Свекор сестры имел воинский чин цзолина и шляпу чиновника четвертого
ранга, но разговаривать о военных делах не любил. Когда я приставал к
нему с вопросом, умеет ли он ездить верхом или стрелять из лука, он
вместо ответа начинал покашливать и тут же переводил разговор на птиц. А
о птицах мне было слушать тоже очень интересно. Мне казалось, что о них
он мог написать целую книгу. Он рассказывал мне, как надо правильно
держать красногрудок и синегрудок, как их "прогуливать" и "выпускать",
что надобно делать, когда приходит пора их линьки, как мастерить клетку.
Обо всем этом он мог рассказывать чуть ли не целый день. И только ли об
этом! Он знал решительно все о фарфоровых кормушках и о птичьих поилках,
бамбуковых совочках, которыми вычищают из клетки помет. Обо всем этом он
говорил с большим знанием дела, не как о каких-то пустяках, а как о
подлинных произведениях искусства. В эти минуты он, конечно, забывал,
что служит в армии. Весь смысл жизни он видел сейчас в этих мисочках и
метелочках, в своем размеренном покашливании и счастливом смехе,
которыми он, надо сказать, владел мастерски. В этом он находил подлинный
интерес и удовольствие, упиваясь своими маленькими радостями жизни.
Он умел еще и петь. Вообще говоря, в ту пору многие сановитые
вельможи, даже ваны и байлэ [Байлэ - почетный титул у маньчжуров],
позволяли себе выступить иногда в роли благородного героя или спеть арию
из какой-нибудь пьески вроде "Барс - Золотая Деньга". Кое-кто из
маньчжурских чиновников, любителей-театралов, со временем даже стал