"Владимир Щербаков. Тень в круге (Фантастическая повесть в письмах) " - читать интересную книгу автора

он, не оборачиваясь, говорит: "Ну-ка, споем, малыш, вот эту песню". И
несколько аккордов словно вдруг усыпили меня, и я пел точно во сне, и
звучала удивительная музыка. То была народная песня, и слова ее неожиданно
для себя я вспомнил, хотя раньше знал только мотив.
И когда прозвучал последний аккорд, я услышал:
"Мне пора, малыш. Прощай".
И я встрепенулся. Что это было? Комната была пуста, над окном шумели
воробьи, солнце опускалось на крыши дальних домов у Абельмановской заставы,
свет его был резким, багровым. Щемящее чувство одиночества было
непереносимо. Я уронил голову на подоконник, закрыл глаза, чтобы не
расплакаться, и в ушах моих, во всем существе снова прозвучали знакомые
аккорды, но я не поднял головы, так как знал, что человека за роялем не
было.
Это все, что я могу сообщить Вам о необыкновенных встречах. ВЛАДИМИР.


Письмо двадцать седьмое

Весь вечер я пыталась представить бухту, и скалы, и мальчика, который
бредет по отмели. Мне казалось, что я отчетливо различаю солдата в
поношенной гимнастерке, странным образом попавшего на этот дикий берег,
потом словно и впрямь надвигался туман, о котором Вы писали, и видение
постепенно исчезало. Я старалась удержать его, но солдат не возвращался, и
не было на берегу мальчика, моего брата...
Раньше я не могла и помышлять о встрече с Вами. Теперь мне хочется
попросить разрешения на эту встречу. Думаю, у меня есть право увидеть своего
земного брата, и я хочу, чтобы это мое право подтвердили на корабле. Но кто
знает, будет ли так, как я хочу...
Достала где-то цветную открытку с видом Андроникова монастыря. Зеленый
от травы скат, внизу Яуза, старые стены, святые ворота. Я мысленно вошла в
эти ворота, обошла монастырь, прикоснулась к белым камням его храма, потом
увидела площадь, улицы, низкое солнце над холмом. Увидела то, что когда-то
было близко отцу и Вам. Напишите о себе. РЭА.


Письмо двадцать восьмое

Отец бывал в Москве не часто. Последние годы жил в приморском
дальневосточном городе, который стал первым городом моего детства. Но вторым
была Москва.
Мне все труднее рассмотреть прошлое в резком, искаженном
повседневностью свете. Поздним вечером я шел по своей Школьной улице, где
дома с заколоченными окнами сиротливо ожидают своей участи: их скоро снесут.
Я заходил во дворы. Над головой шумели высокие тополя и акации. С улицы не
видно деревьев, не видно волшебного пространства дворов, наполненных
когда-то нашими голосами. Нет уже каменных пристроек у тридцатого дома, и
нет деревянного флигеля с пожарной лестницей, куда мы забирались в сорок
пятом и позже смотреть салют. Это улица московских ямщиков, единственная в
своем роде.
Сиротливо высится кирпичная стена, отделяющая мой двор от соседнего.