"Владимир Щербаков. Тень в круге (Фантастическая повесть в письмах) " - читать интересную книгу автора

Письмо двадцать шестое

Пытаюсь взглянуть на окружающее сквозь земляничные стекла воображения.
Только там, в первом и наиболее ярко отразившемся в памяти периоде моего
детства, аромат земляники нам был неведом. Были сизые ягоды голубики, черные
бусины водяники, или шикши, янтари спелой морошки.
Море я и вовсе не хочу рассматривать ни через какое волшебное стекло.
Потому что был один памятный туманный день и был огромный пляж, куда мы
прибыли на лодке, и странно теплая для этих широт вода, когда можно было
бродить босиком по колено в воде. У коричневых обрывов горел костер - живое
красное пламя его я вижу до сих пор. Во время отлива я прижимал ногой крабов
к плотному песку и бросал их к костру. Нас было трое. В эту поездку меня
взяли с собой мой старший товарищ Гена Ерофеев и его отец.
После ухи и чая я забрался на уступ, бросил несколько ветвей стланика
на камни, лег на спину и смотрел на ряднину тумана, спускавшуюся по склону
сопки. В моем рассказе я приближаюсь к тому мгновению, о котором Вы просите
сообщить. Вот оно, это мгновение: я вдруг чувствую, что поодаль от меня
присел на россыпь глинистого сланца человек. Будто бы этот человек в
запыленной, вылинявшей от солнца гимнастерке, перепоясанной брезентовым
пояском, в кирзовых сапогах и в руке у него пилотка. Я вижу его краем глаза,
но понимаю, что могу помешать ему, что ли, и оглядываться не надо. Так
прошло с полминуты, а лицо этого человека я не успел рассмотреть. Хотел
обернуться к нему, да вдруг услышал: "Как живешь, малыш?"
Я ничего не ответил. Замер. Понял, что вопрос был адресован мне. И
снова услышал:
"Не горюй!"
И когда я обернулся, его не было. Пропал он так неожиданно, что я
спрашивал себя: правда или показалось? Но четыре эти слова остались во мне
навсегда.
А рядом со мной лежало яблоко. Я сразу понял, что это мне. Я надкусил
его. Оно было кисло-сладким, хрустящим, вкус его запомнился на всю жизнь. Не
мудрено: ведь я впервые видел настоящее яблоко.
Мне кажется, Вы правы: редко пытаемся мы заглянуть внутрь
калейдоскопической трубки и часто не замечаем цветных стеклышек, а видим
лишь их отражения в зеркале. Эпизод, о котором я рассказал, можно считать
доказательством странной гипотезы, которую я услышал от Вас. При
непременном, конечно, условии, что он не был случайностью.
Вернемся ко второму периоду моего детства. Это было уже в Москве, на
Школьной улице. Жил я у тетки, на втором этаже кирпичного дома, рядом с
Андрониковым монастырем. У развалин монастыря зимой мы катались на санках,
склон холма круто опускался к Яузе, и ребятня любила это место. Зимой сорок
седьмого в один из ясных дней я собирался туда после школы, но был наказан
на уроке пения. За что - не помню. Учитель наш, Сергей Фомич, так
рассердился, что оставил меня в пустой комнате на час. Это было со мной
впервые. И вот я сижу в этой комнате, окна ее залиты солнцем, и солнечные
зайчики как бы в насмешку надо мной пляшут на полированной крышке рояля. Я
смотрю в окно и вижу воробьев, которые устроили возню у матовых, наполненных
светом сосулек, свисающих с крыши. С минуту я наблюдаю за ними, потом
оборачиваюсь и вижу человека у рояля. Человек этот в сапогах, на нем
гимнастерка, подпоясанная брезентовым ремешком, и я узнаю его со спины. А