"Альфред Щеголев. Ложная женщина. Невроз как внутренний театр личности " - читать интересную книгу автора

Смешение морали и нравственности в системе жизненных ценностей
особенно ярко проявляется у гиперсоциальной женщины. Правильнее было бы
говорить даже не столько о смешении, сколько о смещении этих категорий в ее
сознании, когда желание добра и любви в отношении к людям подменяется
требованиями морали, то есть предписаниями благопристойного,
благонамеренного и упорядоченного поведения в обыденной жизни общества. При
этом гиперсоциальная женщина эмоционально насыщает и перенасыщает свои
моральные требования "вдохновением" и "энтузиазмом" нравственного деяния,
ревниво ожидая от окружающих не просто соблюдения моральных приличий и
установлений, но неукоснительного и чуть ли не молитвенного служения им.
Неспособная невольно и естественно пробудить своим влиянием совесть в душах
"заблудших" братьев и сестер, как это легко сделала бы истинная женщина,
она громогласно призывает граждан к "сознательности", напоминает им о
порядке и дисциплине. И горе тем, кто не внемлет ей, - их она судит,
осуждает и не знает пощады. Она мнит себя рыцарем общественных добродетелей
и жаждет быть справедливой там, где по-женски могла бы быть просто
милосердной.
Гиперсоциальная женщина не правомочно ставит свою мораль на святое
место своей совести и потому пламенно-трескуче и бездумно-фанатично
абсолютизирует те общественные отношения, которые порождают эту мораль,
полагая их наиболее правильными, основательными, законными, "порядочными"
и, главное, единственно приемлемыми для всех без исключения. Она борется за
"чистоту" и "правду" этих отношений, наивно думая, что проповедуемая ею
мораль есть прямой путь к "счастью" всех вместе и каждого в отдельности.
Ее логика убого прямолинейна: если все станут "сознательными" членами
общества, то наступит всеобщее благоденствие и довольство; вся беда в
"несознательности", в лености людей, в их порочной "безыдейности". И она
желала бы быть катализатором этого сознательного "прозрения", повивальной
бабкой грядущего вслед за этим преображением социального "рая". Ее отличает
поразительная убежденность, "идейность", отдающая какой-то смесью тупости,
упрямства и демонстративности в правоте и высоте тех моральных догм,
которые заменяют ей совесть в ее выхолощенной "сознанием" душе.
Отказываясь от золота нравственного жизнеощущения и заменяя его
бумажными купюрами трезвой морали, она разворачивает общественную
деятельность, словно иллюстрируя ею свои "непогрешимые" принципы и устои.
Весь "преображающий" характер этой деятельности сводится к жажде воцарения
"порядка", "дисциплины", "нормы" во всем, ведь в ее представлении в этом -
основной смысл существования рода человеческого. Но более всего желает она
какого-нибудь, пусть даже самого ничтожного, социального лидерства, ибо
здесь, как ей мнится, она почетно развернет поле своей "достойной"
деятельности, сможет все "упорядочить", все "поставить на место", на все
наложить печать своей "мудрой заботы", всех "исправить" и, конечно же,
через это "осчастливить". Общественное лидерство глубоко захватывает ее,
она буквально пронизана своим участием в социальном строительстве, а само
это строительство мнится ей величайшим священнодействием ее жизни.
Социум имеет в ее лице неподкупную жрицу общественной морали, гордую
своим высоким призванием и неистово негодующую по поводу всякой
"аморальной" крамолы. И при этом гиперсоциальная женщина никогда не
чувствует условности и известной искусственности общественных отношений,
душу свою она вкладывает в деятельность, весьма далекую от истинно женского