"Федор Шахмагонов, Евгений Зотов. Гость " - читать интересную книгу автора

вышел к рыночной площади, а оттуда рукой подать и до моста через Оку. Я его
помнил деревянным, наброшенным на баркас с берега на берег.
С горы открылась иная картина. Широкий асфальтированный проспект плавно
переходил в высокую дугу моста, дорога круто уходила вверх сквозь
Ромоданово.
Тогда мы в город ходили пешком, лесной дорогой по берегу Оки.
Теперь я видел на рыночной площади автобус с надписью "Калуга -
Керакозово". Этот автобус должен проходить где-то вблизи от наших мест. Но я
пешком той же дорогой, что и в детстве, через Ромоданово, через Рождествено,
а дальше лесом на Верхнюю Вырку.
Сегодня я не Владимир Кудеяров, а Сережа Плошкин, Сергей Тимофеевич
Плошкин. С чем я иду, что несу моим родным полям и перелескам, товарищам
моих детских игр: Танюше, Грише Степанову, Вальке Трусову, Тольману? Что я
несу всем тем людям, с которыми прожили здесь жизнь мои мать и отец?
Когда дохнули на меня родные леса, когда я оглянулся с ромодановской
горки на город, на купола его церквей, на сверкающие на солнце окна домов,
выстроившихся над берегом, на силуэт неожиданной для меня здесь космической
ракеты, я почувствовал, что не туда завела меня жизнь, что моя родина здесь
и никакая другая земля не заменит ее. За что же я должен навлечь на земляков
моих уничтожающий атомный огонь, которым грозил Сергей Сергеевич, мой
наставник и руководитель? Разве они мало страдали, мало выпало этой
истерзанной земле испытаний?
Вот оттуда, из-за Спаса-на-Угре, вышли машины, груженные немецкими
автоматчиками в железных касках, переправились на наш берег и въехали в
деревню, и мою мать погнали в рабство.
Сергей Сергеевич каждый раз допытывался, есть ли у меня ненависть. Не
случайно допытывался. У меня не было ненависти к родным полям и перелескам,
к родному моему городу на Оке, у меня не проснулась и не могла проснуться
ненависть к Володе Соколову, ко всем моим новым товарищам, и разве мог я
занести руку на бабку Матрену, на ее свежую могилу?
...Вышел на дорогу и ускорил шаг. Да, все так же, все вспомнилось. Тот
же длинный порядок изб, спускающихся к плотине, а вон и гладь озера. Но вот
здесь, в стороне от изб, стояла просторная изба, в ней клуб. Мы, школьники,
выступали на сцене, ставили какие-то сценки под руководством Евдокии
Андреевны. Теперь тут появился какой-то памятник. Я подошел и прочитал
надпись:
"Здесь покоится прах народной учительницы Евдокии Андреевны Посельской,
зверски казненной фашистскими захватчиками 6 декабря 1941 года".
Я не надеялся ее встретить, была она старенькой уже в те годы, когда я
учился, а с тех пор прошло немало лет. Она могла умереть своей смертью, но
могла и дожить до наших дней. Но этого я не ожидал. Зверски казненная...
Рука невольно потянулась к фуражке. Я постоял перед могильным холмиком
в молчании...
Плотину заново укрепили, сделали выше, соорудили бетонный спад для
воды. Озеро разлилось, я его таким широким и полноводным не помнил. Дубовая
роща отражалась в гладком зеркале воды, у плотины гремела вода, воздух от
водяных брызг был влажный и пьяный.
Ниже плотины остались от прежних времен небольшие бочажки. Стояла в них
непроточная вода. Мы сюда приходили ужей ловить: самое их гнездовье. Не
вытерпел, свернул к бочажкам. И тут же, вот он, старый знакомец, выполз