"Ирвин Шоу. Зеленая Ню" - читать интересную книгу автора

на зеленую обнаженную женщину и руины, и изумился тому, что увидел перед
собой. Как изумился бы, если б вошел в мою студию и нашел в ней другого
человека, совершенного незнакомца, который воспользовался моим мольбертом,
пока я был в отпуске. И кем бы он ни был, этот человек, я испытывал к нему
безмерное чувство благодарности. А право на это чувство делила с ним зеленая
дама. Вдвоем они спасли меня от Ада.
Суварнин встал, крепко пожал художнику руку.
- Из душевной боли рождается великое искусство, - изрек он. - Только из
глубин отчаяния и можно дотянуться до небес. Вспомните Достоевского.
Баранов кивнул, но и чуть смутился: он трижды пытался прочитать
"Братьев Карамазовых", но так и не перевалил на 165-ую страницу. Суварнин,
однако, не стал развивать тему.
- Прочитайте мою статью в субботнем номере. Думаю, вам понравится.
- Заранее благодарю, - потупился Баранов, решив, что после ухода
Суварнина сразу позвонит Алле и сообщит сногсшибательную новость. - Я - ваш
должник.
- Ерунда, - отмахнулся Суварнин. Вот эта точность в выборе слов и
обеспечивала ему славу ведущего критика. - Искусство у вас в долгу. И
последний вопрос. Что вы теперь собираетесь рисовать?
Баранов ослепительно улыбнулся.
- Вишни. Шесть килограмм спелых вишен в плетеной корзине. В два часа
дня из принесут с рынка.
- Хорошо, - они вновь обменялись рукопожатием, и критик отбыл, бросив
еще один осторожный взгляд на бутылку водки.
Баранов сидел за столом, мечтательно ожидая прибытия вишен, и думал:
"Может, пора заводить отдельную папку для газетных вырезок с моими
интервью?"
В субботу дрожащими руками Баранов открыл журнал. На странице с
фотографией Суварнина по глазам ударил черный заголовок: "ГРЯЗЬ В ГАЛЕРЕЯХ".
Баранов моргнул. Потом начал читать. "На прошлой неделе, - писал Суварнин, -
контрреволюция нанесла один из самых жестоких ударов по российскому
искусству. Дьявольская кисть некоего Сергея Баранова, доселе скрывавшего
еретическое бесстыдство под грудами гниющих фруктов и вдруг
почувствовавшего, что он может выставить напоказ свою подлую сущность, явила
нам вызывающее тошноту мурло декадентской, буржуазной "живописи".
Баранов сел, жадно ловя ртом воздух и проталкивая его в перехваченные
болью легкие. Продолжил чтение. "Этим гангренозном наростом, - Баранов,
пусть кровавый туман и застилал глаза, узнал любимое словечко Суварнина, -
умирающий мир капитализма, объединившись с троцкистскими бандитами, дал
знать Советскому Союзу, что его прихлебатели и агенты проникли в самое
сердце культурной жизни родины. Чьи предательство и продажность позволили
Баранову выставить свое чудище в стенах государственной галереи, пусть
выясняет народный прокурор. Но, ожидая результатов расследования, которое
обязательно будет проведено, мы, представители интеллигенции, должны
сомкнуть ряды, чтобы достойно защитить дорогую нам культуру. Наш долг - не
позволить вероломному Баранову и ему подобным, раболепно следующим
заблуждениям и причудам своих хозяев-плутократов, марать наши стены этими
образчиками дадаистского отчаяния, реакционного кубизма, реакционного
абстракционизма, сюрреалистического архаизма, аристократического
индивидуализма, религиозного мистицизма, материалистического фордизма".