"Ирвин Шоу. Зеленая Ню" - читать интересную книгу автора

вновь целиком сосредоточился на растительном мире и, похоже, вышел на более
высокий уровень понимания проблем яблока, апельсина, груши. Как и прежде,
фрукты просились в рот, но в них словно появилось новое измерение, легкий
налет меланхолии и бренности бытия, будто фрукты эти - последние дары
уходящего года, найденные среди увядающих листьев на ветвях и лозах, которые
уже стонали под жестокими ветрами, предвестниками грядущей зимы.
Творческие достижения Баранова не остались незамеченными, удостоились
похвалы и критиков, и публики, а сами картины украсили стены музеев и
общественных мест. Успех, впрочем, не сильно отразился на нем. Все более
молчаливый, он экспериментировал со свеклой и тыквами, ударяясь в бордо и
темную желтизну, всюду появлялся со своей тощей и умной женой, вечер за
вечером скромно наблюдал, как она превращает в собственный монолог любую
дискуссию в литературных, артистических, политических, преподавательских и
промышленных крагах. Однажды, что правда, то правда, по требованию жены он
отправился в один из подведомственных ей детских садиков и начал рисовать
группу ходивших в него детей. Рисовал час, потом отложил кисть, порвал холст
напополам, бросил в печь, ушел в мужской туалет, где, по сведениям
очевидцев, разрыдался. В историю эту никто, разумеется, не поверил, потому
что распространял ее молодой воспитатель, сцепившийся по какому-то поводу с
Аллой Босарт и позднее уволенный ею по обвинению в неблагонадежности. Как бы
то ни было, Баранов вернулся в свою мастерскую и полностью сосредоточился на
свекле и тыквах.
Примерно в это же время он начал рисовать по ночам, используя ту самую
настольную лампу, которая составляла часть приданого Аллы. Они, учитывая их
высокий социальный статус, уже получили отдельную квартиру, которая
находилась в какой-то миле от мастерской Баранова, и поздними вечерами, что
в снег, что в дождь, крепкая, но уже чуть сгорбленная фигура художника стала
привычным зрелищем на практически пустынных улицах, лежащих между его домом
и мастерской. Он стал очень скрытным, всегда запирал дверь на замок, а на
вопросы друзей о текущей работе лишь улыбался и переводил разговор на
другое. Алла, у которой хватало своих забот, разумеется, никогда не
интересовалась творчеством супруга, и только на персональной выставке,
открытие которой почтила своим вниманием вся интеллектуальная элита, как
государственные мужи, так и деятели культуры, впервые увидела картину, над
которой тот трудился все последние месяцы.
Баранов нарисовал обнаженную женщину. Но она не имела ничего общего с
теми ню, что раньше выходили из-под кисти художника. На огромном и пугающем
полотне для розового места не нашлось. Превалировало зеленое, того оттенка,
что окрашивает небеса перед циклоном или ураганом, болезненное, мрачное,
давящее на глаза. В зеленых тонах были выдержаны и сама фигура, с жалкой
грудью, прямыми волосами, дряблым животом и жилистыми, но, тем не менее,
влекущими чреслами, и сверкающие, демонические глаза под сурово сдвинутыми
бровями. А вот на рот, пожалуй, самый жуткий фрагмент картины, пошла
убийственно черная краска. Губы словно пребывали в непрерывном движении:
художнику удивительно точно удалось поймать тот самый момент, когда модель
забыла обо всем на свете, кроме речи, которую произносила. Рот доминировал
на полотне, более того, во всем выставочном зале, бурный, мерзкий, зловонный
поток риторики срывался с черных губ, и не осталось без внимания, что
посетители выставки изо всех сил пытались отводить глаза от этого
притягивающего взгляд фрагмента. И фон кардинально отличался от привычной