"Ирвин Шоу. Одиссея стрелка" - читать интересную книгу автора

на запад, и Стаис вынужден был ждать. Это было тоже неплохо. Валяться на
койке, беззаботно вытянувшись во весь рост, - после Греции эти дни
казались праздником. Тем более что ему совсем не хотелось появиться дома и
предстать перед матерью эдаким усталым стариком. Казармы здесь были обычно
спокойны и пусты, жратва за общим столом недурна, а в распределителе
всегда можно было раздобыть кока-колу и шоколадное молоко. Рядовые из
экипажа Уайтджека были молоды и самоуверенны, целыми днями купались,
ходили в кино или ночь напролет дулись в покер в соседней казарме, а
плавная, неторопливая речь Уайтджека все текла и текла в промежутках между
сном и грезами. Уайтджек был аэрофотографом и стрелком в составе
разведэскадрильи, побывал на Аляске, в Бразилии, снова в Штатах и сейчас
направлялся в Индию, переполненный рассказами. Он служил в полку
"митчеллов", и весь полк должен был перебазироваться туда же, кроме двух
"митчеллов", которые загорелись при взлете в Натале и разбились на глазах
у Уайтджека, пока его самолет кружил над полем, в зоне ожидания. Весь полк
задержали в Натале, и только самолет Уайтджека отправили через океан в
Аккру.
Лежа на нагретой койке, почти убаюканный диковатой песней черного
мальчишки, доносящейся в окно, Стаис думал о двух "митчеллах", пылающих
где-то между морем и джунглями в трех тысячах милях отсюда, о других
самолетах, горящих еще где-то, о том, как приятно будет оказаться дома,
сидеть в кресле и смотреть на маму, о хорошенькой австриячке, которую он
встретил в Иерусалиме, и о ДС-3, медленно, как сумеречный ангел,
снижавшемся на неровные потаенные пастбища в Пелопоннесских горах.
Он уснул. Тело его покоилось на койке под простыней в тихой казарме, а
сам он, мягко подхваченный потоком видений, снова кружил над Афинами,
внизу на холмах - тускло мерцающие руины, и пикирующие истребители в небе,
и голос Латропа в наушниках, когда они стремительным маневром ввинчивались
в безоблачное небо Греции: "Сегодня в воздухе инструкторы, курсантов от
полетов отстранили".
Вот он на высоте пятидесяти футов стремительно и бешено проносится над
Плоешти, и в крошево, что под ним, дюжинами падают горящие "либерейторы".
И вот уже он уплывает от белого пляжа в Бенгази, и ребята, давным-давно
погибшие, резвятся на мягкой зыби. Потом резкий рывок парашюта,
отозвавшийся в каждой мышце, потом зелено-голубая чаша лесов Миннесоты,
его отец, маленький толстяк, спящий на сосновой хвое в выходной день. И
опять Афины... Афины...
- Не понимаю, что нашло на лейтенанта, - раздался новый голос, и Стаис
очнулся. - Проходит мимо по летному полю и в упор не видит.
Стаис открыл глаза. На краю койки Уайтджека примостился Новак, парень с
фермы в Оклахоме, и рассуждал.
- Все ребята обеспокоены. - У него был застенчивый, высокий, почти
девичий голос. - Я-то думал, что лучше нашего лейтенанта и быть не может.
А теперь... - Новак поежился, - а теперь, если и заметит, рявкнет, да так,
будто он не кто иной, как генерал Улисс Грант.
- А может, - сказал Уайтджек, - может, это все оттого, что у него на
глазах лейтенант Броган врезался в землю там, в Натале... Они с Броганом
дружили с десяти лет. Все равно как если бы у меня на глазах такое же
стряслось с Джонни Маффетом.
- Думаю, что нет. - Новак подошел к своей койке и вытащил блокнот для