"Дмитрий Шашурин. Печорный день (Авт.сб. "Печорный день")" - читать интересную книгу автора

Когда в деревне, в той самой, откуда ушел старик Найдин, появился немой
мальчик лет двенадцати, шумела гражданская война. Доставалось всего и
нашим глухим местам - беженцы, бандиты. Приютили парня, назвали
Найденкиным. Впоследствии пристроили в детский дом. Немой, немой, но
постепенно стал говорить и так же не торопясь влился в русло нормальной
жизни. Второй жизни. Вспомнил проблесками, как отдельные картины. Особенно
весь печорный день. От и до... От и до...
Ну вот, въезжаем в сопки, видите светлые потеки или вон, вроде
извилины? Верный признак пещер.
Я отчего напирал: _в горах да в горах_? Почему неизвестно чьих детей
находят все больше в горах, все больше мужского пола. И никогда не узнают,
чьи они. Грешат на тамошних женщин - родили, отнесли в лес, а выкормила
волчица. В Индии, Индонезии, как раз там, где в детях души не чают, как
раз там, где полно бродячих мудрецов, предпочитающих уединяться и
переходить в иной мир тоже в одиночестве. Пещеры-то там, где и горы.
И еще необходимо - о детскости. Куда она девается у трех-четырехлетних
найденышей? Почему они не приручаются и умирают, так и не став людьми.
Говорят, волчье молоко. Волчата же не теряют детскости, легко приручаются,
а человеческое дитя не приручается? Но в науке-то утверждение, не
подкрепленное экспериментом, - ноль. (Ну, волчье молоко, например.) А
поставить его кто же даст над новорожденным? Хотя жизнь ставила
эксперименты на выживаемость и с козьим молоком, и с овечьим, и без
всякого молока, на тюре выхаживали детей. Да, рахит, да, болезни, но была
же в этих несчастных детскость?
О, вот и свет зажгли, договорились до ночи. В одночасье стемнело в
горах-то, а еще лето. Что ж, будем спать на здоровье. Кто сам рассказал?
Ах, Найденкин. Тут дело тонкое, но можно считать, что сам. Он-то? Жив,
жив. Ровно столько, сколько мне, из одного как бы детского дома, однако.


Случился этот разговор, которому я придал теперь форму монолога,
несколько лет назад в жестком купейном вагоне. Как мне показалось тогда,
протекал он легковесно. Видимо, у меня самого было легкое настроение, и я
слушал своего попутчика, о таких говорят - неопределенного возраста, не то
шестьдесят с чем-нибудь, не то за семьдесят, не только по его совету, с
прищуркой, но и с явным недоверием, посмеиваясь про себя.
Под утро его поднял проводник: "Пассажир, просыпайтесь, через четверть
часа ...овая. Пассажир..." За окном едва-едва светало и скользили все те
же горы. Я уснул до солнца, до равнины.
Непонятно почему, но вспомнился мне печорный день не сразу же, как я
услышал о пойманном в лесу, в горах, трех-четырехлетнем мальчике, который
так и умер зверенышем, а много позже. Непонятно, почему память не
сработала на название станции "...овая", ведь его упоминали в связи с этим
происшествием не один раз.
Может быть, название подставилось, когда память реконструировала все в
одно мгновение, - подставилось, на самом же деле проводник называл тогда,
на рассвете, совсем другую станцию? Но если и не подставилось, а так и
было "...овая"? Что из этого? В конце концов, ничто не меняется ни в том,
ни в другом случае. Все равно в каждом человеке светится до самого конца
надежда прожить еще раз сначала. Если б не было такой возможности в