"Сергей Шаргунов. Вась-Вась (Повесть)" - читать интересную книгу автора

управить. Она менялась. Все время от зачатия до родов, вопреки расхожим
суждениям о злобных беременных, становилась тем добрее, чем больше рос
живот... После родов она совсем смягчила сердце. Ночью, разбуженный горьким
плачем любимого человечка, я бредово воображал, что вся ее злоба теперь
перешла к нему.
Да, она избыла свою злобу. Но к этому ее новому теплу примешалось нечто
жалкое. В нее проникла химия проигрыша.
Я смотрел, как сынок сосет грудь. Грудь настоящую, бабью. Эту грудь
хотелось жать, дергать, награждать сосок щелбанами, выбивая молочную слезу
за слезой.
В июльском саду пела вода, светила струя.
Из кухни вышла девка и выключила воду.
- Яви-ился... - Она шагнула на середину пятачка и командно встала,
уперев тяжелые руки в тяжелые бока. - Обосраться и не жить...
На ней были потертые джинсы, нечистая голубая майка "Pepsi".
Черные-черные волосы, вьющиеся и перепутанные, пронзали несколько шпилек.
Лицо темнело, липкое и вытянутое. Глаза насмешливо гуляли.
- Скажи, Ванек, папашка! Небось в Москве - водка да бабы...
Это была Наташа. Няня. Ровесница, 26, она внушала мне тайное стыдное
почтение своим упрямым и озорным взором.
- Ну? И чо ты привез родным?
На свежем воздухе под запахи леса работал ее гипноз хозяйки. За этот
гипноз я не любил Наташу все сильнее и безнадежнее. Интересы нянькины были
просты - вылакать супец понаваристей, семечки погрызть, выпросить тряпку,
завистливую гадость брякнуть. Она все время кляла тутошнюю местность,
светлую малокровную землю, говорила, как хорошо было в ее румяном селе, где
они жарили кабанчиков. Она вынуждена жить здесь, в вагончике, рядом со
стройкой! Муж ее, укладчик кирпичей, тут.
Наташа нанялась к нам в няньки через Васю. Уже и Васю она закошмарила
своей дикостью. Ты же слышал, читатель, как он только что ужасался в дороге!
Но где было брать другую? Она помогала укладывать, мыть и возила в коляске
моего сына.
- Шиш... - зашипела Наташа и заржала: - Шиш привез?
Я нагнулся, приложил губы к пуховой младенческой головушке. Мерное,
четкое движение: втянул - проглотил, втянул - проглотил... Теплая голова,
полная дивным молочным маревом. Втянул - проглотил. Раздражение мое вдруг
пропало. Подумаешь, гадина. Зато сынок растет.
Я распрямился:
- Денежки тебе привез, Натали!
- Наташ, погуляешь с ним?- Аня спрятала грудь в сарафан.
Младенец заелозил лицом, слюнявя пеструю ткань.
Наташа выкатила коляску из куста. Аня, оторвав от себя младенца,
уложила, и он заплакал.
Няня повела коляску, свободной рукой смахивая со лба путаницу волос.
- Часик! - крикнула жена, словно пробуя голос под гулкими сводами
разношенного родами нутра. - Часик, Наташ!
Ребенок рыдал. Скрипели колеса. Няня, дернувшись комьями затылка и
шпильками (это она кивнула), увозила мою кровинушку. Звук плача удалялся, но
огорчение в плаче возрастало. Нет, Ваня не хотел быть с нею!
Калитка распахнулась, Наташа отступила.