"Сергей Шаргунов. Вась-Вась (Повесть)" - читать интересную книгу автора

одинаковых крепостей, самодовольно жмущихся друг к дружке. Дальше гладь
обрывалась, начинались деревянные жилища и дорога превращалась в острые
куски старого асфальта, так что остаток Льва Толстого вилял, прыгал и
бранился из-под колес.
Затем случилась столь же расхристанная ул. Маяковского. Мы свернули на
Лермонтова, где был вызывающе короткий отрезок глади у одинокой красной
крепости, и дальше простиралась голая земляная пыль.
Справа деревянные дома, слева деревья леса. Приехали.
- Будьте здоровы! - сказал Вася и улыбнулся очаровательно.
Я, как всегда, предложил ему деньги.
- Да ты в своем уме! - Он засмеялся и укатил. В конец улицы, к своим.
Смерть придвигалась к нему.
Счастливо!
Я отпер калитку.
- Наконец-то! - Жена кормила сына на деревянных ступеньках. Грудью,
выпростанной из цветастого сарафана.
Я и не подумал ревновать ее грудь к Пете, смущенно засопевшему у меня
за спиной, точно это его кормят.
Дом был большой, двухэтажный. Напротив - строение кухни. От дома к
кухне вел дворик шириной в два кошачьих прыжка. Пятачок с вкраплениями
бетона, выложенными морской ракушкой и блестками затупившегося стекла, и с
подметенной уютной землицей. Из-за куста жимолости краснела коляска. У кухни
расположился водопровод: жестяная раковина. Вытянутое тонкое железо,
изгибаясь на конце, выдавало сейчас струю. Блестящая, она рассекала знойный
воздух и рушилась. Как здорово жидкий холод совпадал с летом, нагретым
двором, по квадрату которого ползали вялые, подбитые жарой мухи... И с этой
любимой молодой женщиной и моим младенцем.
Он, не отвлекаясь, ел молочко, почавкивая в лад одному ему слышному
гудению жары и морщась бровкой на гром воды. Толстоморденький.
- Хорошо, что вы приехали! Здесь так скучно! - сказала Аня приподнятым
голосом.
Она сложила губы и вытянула для поцелуя. Скуластая, темные с медным
оттенком волосы до плеч. Яркие глаза. Хрупкие раскосые брови.
Я подошел и поцеловал. Засосал ее рот?- с четкой лодочкой верхней губы
и мякотью нижней.
Она была притягательно вспухшая после родов. Вся она жадно дышала под
сарафаном - гладкокожая. Тело - воплощенное лето. Вот от этого лета
напитывался наш сын.
Я смотрел на них и ощущал всю ее под сарафаном: после рождения ребенка,
мне мнилось, я мог переселяться в ее тело. На мгновения я стал ею. Дышал,
подрагивал теплый живот, ниже возбуждающе и мучительно кусались колючки:
отрастала в паху вчера соскобленная шерсть.
- Здесь так хреново! - сказала Аня.
Ступня ее смуглела в дачном зеленом шлепанце, узкая, с облупившейся
красной краской на мелких пальчиках.
Когда мы познакомились четыре года назад, Аня поразила меня. Глаза ее
самонадеянно полыхали. Она припечатывала всех подряд вспышками негодования.
А сейчас они были на мокром месте, ее глаза, острые уже не весельем, а
обидой.
Раньше она была лиха и люта. Я ее принял такой, восхитился, но пытался