"Иван Петрович Шамякин. Петроград-Брест " - читать интересную книгу автора

- Опусти уши!
Мира остановилась, повернулась к нему. Опаленные морозным ветром,
горели ее щеки, заслезились глаза и, огромные, заблестели, как черные сливы
в росе; казалось, еще больше припухли сочные губы; она по-детски облизала их
и коротко засмеялась.
- Р-революционер, Сер-режа, не может опускать уши.
От холода ее картавость усилилась, умиляя Богуновича. Ему все нравилось
в ней. Разве что не все произносимые ею слова, казалось ему, подходили к
этим губам, к этому маленькому носику, влажным очам.
Он, воспитанный на Блоке, хотел видеть в ней только женщину, созданную
для любви, для счастья, для семьи. В облике ее, пожалуй, одно не нравилось -
стрижка. Но Мира пообещала, что больше стричься не будет. А так... ни
солдатская шапка из черной овчины, ни шинель не портят ее очарования. А
единственная женская вещь - красный шарфик, что выбивается из-под
воротника, - украшает всю грубую одежду, превращает ее на этой маленькой
девушке в одеяние принцессы.
Если бы она позволила, он взял бы ее на руки, под свою шинель, согрел
бы, как ребенка, и понес... понес бы по этому заснеженному полю - подальше
от окопов, от войны... Но такую вольность она допускает только там, на
станции, в их комнатке...
Богунович оглянулся назад, где остались немецкие позиции: выступ
сосняка закрыл их. С облегчением вздохнул. Признается ли когда-нибудь ей,
почему сделал такую петлю, побыстрее спрятался за сосняк? Нет, в этом нельзя
признаваться. Это - нервы. Никогда не был трусом, а тут вдруг испугался. Это
невозможно объяснить. Заключено перемирие, между солдатами идет братание,
немцы приходят к ним, они - к немцам. Правда, он сегодня пошел впервые - и
под видом солдата: очень хотелось глянуть на их позиции. Глянул. И хотя
немцы по-дружески вывели их за линию окопов, его охватило жуткое чувство,
будто в спины им из хитро замаскированных гнезд нацелены пулеметы, готовые
вот-вот плюнуть горячим свинцом. Четвертый год воюет, в штыковые атаки
ходил, в разведку - никогда такого не чувствовал. Даже захолодало все
внутри, словно ветер этот пронизал насквозь. За кого так испугался? За себя?
За солдат? Прежде всего - за нее. За эту девушку, агитатора, переводчика,
все делавшую с детской верой. Но она же не впервые шла на ту сторону. Ради
этого ее и прислали к ним - вести агитацию среди немецких солдат, поднимать
их на революцию. После того как они сблизились, он волновался за каждый ее
поход. Но все же не так. Что с ним случилось? Он шел сзади, чтобы прикрыть
ее собой, хотя понимал, что это наивно: не солдат она, не упадет на землю,
заслышав выстрелы, оглянется и... бросится к нему, прошитому пулями....
Представлял, как Мира подхватит его, смертельно раненного, на свои
маленькие ручки, и тут же холодел от ужаса, не за себя, за нее - убитый, он
не заслонит ее собой, не спасет.
Сергей еще раз оглянулся. Слава богу, сектор обстрела закрылся
сосняком, теперь их не видит ни один пулеметчик, ни один стрелок. Он
остановил Миру, повернул к себе и опустил уши ее шапки, закрыл выбившиеся
блестяще-антрацитные подстриженные волосы, маленькие, побелевшие от мороза
уши. И поправил шарфик, что сбился, оголив тоненькую, детскую еще, смуглую,
как после недавнего загара, шею.
- Плох тот революционер, который отморозит себе уши.
Усмехнувшись, Мира вскинула свои руки в продырявленных вязаных