"Меир Шалев. Голубь и Мальчик" - читать интересную книгу автора

Подумать только - пошли на войну и почтовых голубей с собой прихватили.
Совсем как те древние греки...

2

И вдруг, поверх всего этого кровавого ада, сражавшиеся увидели голубя.
Вот он - пробивается сквозь погребальную пелену пыли, поднимается ввысь и
уходит в небо. Поверх воплей и хрипа, поверх осколков, шипящих в прохладном
воздухе, поверх невидимых пулевых трасс, поверх пулеметного лая,
оглушительных взрывов гранат и грохота орудийного выстрела.
Самый обыкновенный на вид. Темно-серый с голубоватым отливом, ножки
карминные, а поперек крыльев - как украшение - две темные полоски, словно на
талите.[2] Голубь как голубь, похожий на тысячи других. Только сведущее ухо
смогло бы уловить силу, с которой ударяли его крылья, вдвое большую, чем у
обычных голубей. Только глаза знатока смогли бы различить широкую, выпуклую
грудь, и клюв, что по прямой продолжает наклонную линию лба, и характерную
светлую припухлость в том месте, где этот клюв переходит в голову. Только
любящее сердце смогло бы распознать и вместить всю тоску, что скопилась в
тельце маленькой птицы, указала ей путь и влила в нее силы. Но эти глаза уже
погасли, эти уши уже не слышат, и даже сердце опустело и умолкло. Только его
последнее желание осталось да эта птица с ее жадным стремлением - домой.
Вверх. Над кровью, над гарью, над пальмами. Над ранеными, чьи тела уже
разъяты, разверсты, сожжены, недвижны. Над теми, чья плоть еще превозможет,
но душа погаснет, и над теми, кто не выживет, а по прошествии лет, со
смертью всех помнивших, умрет вторично.
Вверх. Как можно выше. Как можно дальше. Пока грохот стрельбы не
превратится в слабое постукивание, пока крики не стихнут вдали, и запах
рассеется, и дым растает, и мертвые станут неотличимы друг от друга и
сольются в единую бездыханную массу, а живые отделятся от них и пойдут
каждый к своей судьбе, недоумевая: чем заслужили? А эти, что полегли, - чем
провинились? И, бросив напоследок беглый взгляд по сторонам, - домой! По
прямой, как всегда возвращаются почтовые голуби. Домой. Сердце трепещет, но
стучит упрямо. В золотистых глазах страх, но зрачки расширены, не упустят
вокруг ни одной знакомой приметы. Прозрачная пленка натянулась под веками,
защищая от слепящего солнца и пыли. Хвост, закругленный и короткий, украшен
еще одной узкой полоской - наследным знаком птичьей знати древнего Дамаска.
В маленькой круглой головке - жадная тоска воспоминаний: голубятня, клетка,
родное воркование, теплый запах гнезда и насиженных яиц. Рука молодой
женщины проходит над кормушкой, знакомое постукивание зерен в ее корзинке,
взгляд шарит по небу, ищет и ждет, голос - "гули-гули-гули!" - зовет
спуститься.
- Не я один. Мы все ее видели, эту птицу, - сказал пожилой
американец. - Да и те, с другой стороны, скорей всего, тоже. Потому что все,
что могло стрелять, вдруг умолкло, и у нас, и у них. Ни одна пуля не
вылетела, ни одна граната не взорвалась, и все рты перестали орать, и стало
так тихо, что слышно было, как она бьет крыльями по воздуху. И на какой-то
миг все глаза и все руки провожали ее в тот путь, которым мы и сами бредили:
домой. Вернуться.
Он сильно разволновался - шагал туда-сюда по лужайке, ерошил пятерней
густую белую гриву.