"Варлам Шаламов. Воспоминания " - читать интересную книгу автора

только тогда (а не в чтении) заплакал, жалея Жучку.
У меня не было Жучки. Собака была явно отцовской, братишки. На меня
Орест или Скорый и смотреть не хотел, когда начинали собираться на охоту, а
только выли, лаяли и по пятам ходили за братом.
Как вологодская кружевница шьет по узору не импровизируя, так я по
узору романа, фильма переигрывал все дома.
И "Охотники за скальпами" и "Рокамболь", "Христос и Антихрист" и "Война
и мир" - все проигрывалось так.
Это была моя тайна.
Передовых статей и вообще статей таким способом усваивать было нельзя -
все это относилось только к художественной литературе.
Никто не мог мне подарить ничего более чудесного, чем мой волшебный
ящик, который я тогда вовсе не называл волшебным ящиком, а просто
недоумевал, как старшие - родители, родственники, братья, сестры и товарищи
по школе - не могут понять простой механики этого превращения - этот театр,
который надо было только шептать. Меня не подслушивали и не следили, что мне
шепталось.
А шептался просто ход романа в моем пересказе - герои встречались друг
с другом, спорили, сражались, искали правду, защищали животных.
Эта игра касалась только романов. Я не играл обертками конфет в нашу
семью, в самого себя.
Зачем мне был такой подарок, как берданка?
Я не помню себя неграмотным. Я читаю и пишу печатными буквами с трех
лет.
Отец не забыл разговора. 5 июня 1917 года отец мне вручил большую
толстую тетрадь в золотом переплете с золотым тиснением - "Дневник Варлама
Шаламова".
Подарок был вполне в стиле, в характере, в духе отца.
Немножко "паблисити", немножко уважения к собственному мнению
десятилетнего сына (отказ от берданки) - оригинально, можно показать гостям
обложку, конечно, самому прочесть запись и заглянуть в душу сыну. Это не
какой-нибудь альбом для романсов и мелодекламаций, которыми увлекалась
Вологда тех лет. Не мещанство - факты, цифры, сбор документов, умственная
тренировка. Словом, отец был доволен своим подарком.
Я же в этом парадном дневнике записал, принуждая себя, пять-шесть
страниц. Года за два до этого в общей тетради я уже вел такой дневник - вел
и уничтожил, сжег. Мои романы, мои исследования символизма и бессмертия, мои
споры с Мережковским были записаны в других тетрадях, неизвестных отцу.
Конечно, несколько страниц я записал - для отца, вклеил несколько
газетных вырезок, прокламаций. Написал стихотворение "Пишу дневник", которое
было отцом просмотрено весьма неуверенно - он ничего не понимал в стихах.
Но подошел восемнадцатый год, и дневник был забыт, отложен в долгий
ящик. Забыт и мной и отцом. Хранился у сестры, конечно, сожжен среди прочих
бумаг после моего ареста.
Сколько моих следов в жизни уничтожено огнем - трусливыми руками
родственников.

1960-е годы

ДВАДЦАТЫЕ ГОДЫ