"Мариэтта Шагинян. Статьи из книги 'Литературный дневник' (1921-1923)" - читать интересную книгу автора

Верстовые столбы:
"Трагедия очищает нас... горечью..."
"пусть зритель увидит отчетливо все... сухое, горькое, что есть в
трагедии..."
"обратите внимание на то, как сухо и горько в сердцах у всех
действующих..."
"в этом старом сердце (короля Лира) тоже сухо и горько..."
"даже самые слова зрелы, сухи, горьки..."
"нет у Шекспира трагедии более зрелой, чем эта сухая и горькая
трагедия..."
Блок чувствует настойчивость этих повторных определений и объясняет
ее: "Я без конца твержу эти слова, потому что, мне кажется, в них
заключается правда".
Вы видите, что они не случайны. К какой же цели подводят они?
Трагедия - в современном театральном преломлении - дает увлажняющий
катарсис. Идеал ее - доведение зрителя до слез. Кто наплакался, тот
успокоился. В результате трагического воздействия неизбежное умиление,
слезы и успокоение. Так, приноровляясь к жидким современным нервам,
действует наш театр. И это - в полном противоречии с жестокостью и
возвышенным пафосом катарсиса античного, ключ к которому у нас утрачен.
Блок начинает с того, что предписывает актерам отказаться от "влаги".
Он говорит о короле Лире: "...в нем нет уже той животворной влаги, которая
омывает всякое горе, увлажняет страдание, сглаживает острые углы,
затягивает края раны, пылающей огнем". Рана не должна и ей нечем
затягиваться; она остается открытой, усыхая и вновь прорываясь от
собственной сухости. Появляется особая формула новой, не утолимой, не
смягчаемой скорби: "сухость и горечь".
Один лишь инстинкт поэта подсказал Блоку эту гениальную формулу. Она
выражена языком внутреннего опыта. Я бы сказала даже, Блок выразил ее на
языке, как бы вкусовым образом ощущая и передавая ее психический
эквивалент: на языке сухо и горько, во рту не хватает влаги, чтоб смыть
этот привкус. Поэт и только поэт мог подобным камертоном сразу настроить
душу актеров на соответствующий лад и подсказать им, как должно воспринять
Шекспира и что надобно передать в зрительный зал.
Переводя эту вкусовую формулу поэта на язык филологии, какой-нибудь
ученый теоретик театра сказал бы: "Друзья мои, мы должны воскресить
античный катарсис вместо сентиментальной современной разрядки. Играйте
Шекспира, как греки играли Еврипида". И актеры не восприняли бы от этой
речи ровно ничего, она их никак не настроила бы.
Вот слово: речь Блока настраивает. Она дает актерам почувствовать
определенный строй игры и затем связует их этим строем. И все это при
посредстве двух только слов, рождающих вкусовое ощущение. Какие перспективы
для поэта в театре! Какая особая роль могла бы быть отведена ему на
подмостках, в стороне от режиссерствующих, ставящих, компонующих! Он был бы
указателем строя, настройщиком трагедии, жрецом ее стройности.
Внимание, сосредоточенное на "верстовых столбах" этой краткой речи,
уже не может остановиться там, где поэт ставит точку. Оно загадывает
дальше; почему сухо и горько в "Короле Лире", почему нет в нем увлажняющего
умиления, какова тема этой наиболее зрелой трагедии Шекспира? II вехи,
поставленные Блоком, подводят к ответу. Король разделил свое царство меж