"Мариэтта Шагинян. Коринфский канал" - читать интересную книгу автора- повторил он еще убежденней. - Я тебя лично ни в чем не насилую и открываю
свои карты: ну вот, гляди. Влюблен, влюблен и влюблен. Успокоилась? - Отлично. А дальше что? - Дальше пока ничего. Сделай милость, не порти себе молоко и не вмешивайся. (Он смягчился от облегчения и захотел сделать уступку.) Я тебя, милая, настолько уважаю и ценю... - Мерзавец! - вскрикнула она. - Мерзавец, ты даже сам себе не представляешь, до чего ты противен. Лучше молчи и не изворачивайся. По крайней мере, за тебя не так стыдно будет. Ребенок, разбуженный криком матери, проснулся и залился скрипучим, пронзительным плачем. Она машинально расстегнула жакетку, потом блузку и лифчик и спустила с плеча разорванную, обшитую шитьем рубашку. Муж увидел, как она выбросила поверх нее худую, обвислую грудь, без малейшего стыда и кокетства, и принялась кормить ребенка. Ему почудилось в этом сознание непреодолимой силы. Так мог поступать только человек, за которым стояли закон, право и нравственность. Он почувствовал себя снова сбитым с пути, жалким, виноватым. Легкость исчезла, и все опять сделалось дьявольски трудным. Придется удрать куда-нибудь в сторону, лгать, притворяться, ко всякой радости примешивать искажающее ее чувство вины... Точно отвечая на его мысли, жена произнесла уже спокойным и тихим голосом: - Я тебя вижу насквозь. Тебе мало пакостить, ты еще хочешь чувствовать себя правым. Ошибаешься, этого ты не дождешься, пока я не умру и не умрет наш Толя. Слышишь? наружного спокойствия, отчетливую и прочную ненависть. Странно, что человек, искренне его ненавидевший, всеми силами цеплялся за связь с ним и отстаивал ее, как нечто необходимое и священное. Еще страннее, что он в конце концов этому подчиняется или подчинится. Ему захотелось сбежать с этого парохода на шлюпке куда-нибудь в опустелые греческие рощи и начать жить сначала. Три дамы, прекрасно слышавшие последствие своего доброго дела (ветер донес до них даже "мерзавца"), успокоились. Но вдруг тетя Катя, только что занимавшаяся сучком в глазу ближнего своего, взвизгнула и вопросила: - Милые мои, где же Стасик и Казик? Оба подростка сидели на грязных бочонках рядом с матросами и объяснялись с ними на международно-корабельном языке. Считая, должно быть, всякую неправильность речи основною грамматикой этого языка, они говорили им с воодушевлением: - Твой не будет воевать, а мой будет! Один из матросов счел долгом засмеяться, повертеть в воздухе рукой и щелкнуть пальцами. В эту минуту раздались угрожающие крики: - Казик! Стасик! Мальчики подошли один за другим к матери. - Как вы смели без позволенья? - Мама, - вступился Стасик, - если б ты видела, - они татуированные. А что они рассказывают! - Сейчас будет Коринфский канал! Тут на постройке сорок тысяч рабочих погибло! - закричал Казик, поддерживая брата и делая самое "наивное" свое |
|
|