"Мариэтта Шагинян. Коринфский канал" - читать интересную книгу автора

- повторил он еще убежденней. - Я тебя лично ни в чем не насилую и открываю
свои карты: ну вот, гляди. Влюблен, влюблен и влюблен. Успокоилась?
- Отлично. А дальше что?
- Дальше пока ничего. Сделай милость, не порти себе молоко и не
вмешивайся. (Он смягчился от облегчения и захотел сделать уступку.) Я тебя,
милая, настолько уважаю и ценю...
- Мерзавец! - вскрикнула она. - Мерзавец, ты даже сам себе не
представляешь, до чего ты противен. Лучше молчи и не изворачивайся. По
крайней мере, за тебя не так стыдно будет.
Ребенок, разбуженный криком матери, проснулся и залился скрипучим,
пронзительным плачем. Она машинально расстегнула жакетку, потом блузку и
лифчик и спустила с плеча разорванную, обшитую шитьем рубашку. Муж увидел,
как она выбросила поверх нее худую, обвислую грудь, без малейшего стыда и
кокетства, и принялась кормить ребенка. Ему почудилось в этом сознание
непреодолимой силы.
Так мог поступать только человек, за которым стояли закон, право и
нравственность. Он почувствовал себя снова сбитым с пути, жалким,
виноватым. Легкость исчезла, и все опять сделалось дьявольски трудным.
Придется удрать куда-нибудь в сторону, лгать, притворяться, ко всякой
радости примешивать искажающее ее чувство вины...
Точно отвечая на его мысли, жена произнесла уже спокойным и тихим
голосом:
- Я тебя вижу насквозь. Тебе мало пакостить, ты еще хочешь чувствовать
себя правым. Ошибаешься, этого ты не дождешься, пока я не умру и не умрет
наш Толя. Слышишь?
Константин Михайлович слышал. Он чувствовал в голосе жены, матовом от
наружного спокойствия, отчетливую и прочную ненависть. Странно, что
человек, искренне его ненавидевший, всеми силами цеплялся за связь с ним и
отстаивал ее, как нечто необходимое и священное. Еще страннее, что он в
конце концов этому подчиняется или подчинится. Ему захотелось сбежать с
этого парохода на шлюпке куда-нибудь в опустелые греческие рощи и начать
жить сначала.
Три дамы, прекрасно слышавшие последствие своего доброго дела (ветер
донес до них даже "мерзавца"), успокоились. Но вдруг тетя Катя, только что
занимавшаяся сучком в глазу ближнего своего, взвизгнула и вопросила:
- Милые мои, где же Стасик и Казик?
Оба подростка сидели на грязных бочонках рядом с матросами и
объяснялись с ними на международно-корабельном языке. Считая, должно быть,
всякую неправильность речи основною грамматикой этого языка, они говорили
им с воодушевлением:
- Твой не будет воевать, а мой будет!
Один из матросов счел долгом засмеяться, повертеть в воздухе рукой и
щелкнуть пальцами. В эту минуту раздались угрожающие крики:
- Казик! Стасик!
Мальчики подошли один за другим к матери.
- Как вы смели без позволенья?
- Мама, - вступился Стасик, - если б ты видела, - они татуированные. А
что они рассказывают!
- Сейчас будет Коринфский канал! Тут на постройке сорок тысяч рабочих
погибло! - закричал Казик, поддерживая брата и делая самое "наивное" свое