"Мариэтта Шагинян. Где я?" - читать интересную книгу автора

как от нерва в зубу, стрельнула по моему телу, и кровь бросилась в лицо.
- Рапа!
Дитятин вскинул вопросительно голову.
- Извините, Серапион Михайлович, ведь я вас только сию минуту
признала. Неужели ж это вы, тот самый Рапа!
- Я думал, вы меня с самого начала признали. Он самый и есть.
Тут разговор у нас как-то осекся. Он, видимо, удивился немного и
поостыл, а я была в жестоком смущении и, вынув носовой платок,
притворилась, что зуб болит. Доктор Квеллер, выглянув из двери, принял его
не в очередь, а выпустил, должно быть, другим ходом. Так мы больше и не
встретились.
Иду я домой, держу платок на щеке, а сердце так и бьется. Господи,
господи, что ж это я сразу не вспомнила? Ну, так и есть, племянник купца
Тарасенкова, Рапа! Репетировал у нас в доме и меня готовил по алгебре!
Сколько мы ходили вместе, сколько читали, сколько дум передумали! Потом в
соловьиные ночи по весне, - в городском саду, на скамеечках, где потемнее,
наши встречи, наша любовь... Стало в памяти светло, как от молнии. Все
мелочи зажили, как тридцать лет назад, живой жизнью, - Рапа хотел идти в
крестьяне записаться, чтоб жить чистою жизнью, а я мечтала быть сельскою
учительницей, на голоде работать, на тифу. Вдруг - новое, яркое озаренье...
Бросилась я по лестнице наверх, схватила библиотечную книгу,
повытрусила из нее листы, поглядела.
Да ведь это я сама же и писала! Я, Сусанна Ивановна, или тогдашняя
Сусинька. Мой собственный почерк и есть. Какие высокие мысли-то разводила.
А Рапа-то, Рапа - первым богачом стал, спекулянтом стал. Я расхохоталась,
подошла к зеркалу, поглядела на припухшее сизое лицо в морщинах и
проговорила от души:
- Вот тебе и Сусинька.
Сказала я это безо всякого огорченья. Каждый человек сам себе мил, в
каком бы возрасте он ни был. Может, прежняя-то я, молодая, и была чем-то
лучше, как заморская красавица лучше дурнушки, да только сам ты себе всегда
дороже, чем чужой. И я такую, какая я есть сейчас, больше люблю, чем ту,
неведомо куда сгинувшую. Хочу себя напитать, позанять, от заразы уберечь,
от хлопот и беспокойства избавить, хочу себе холи, всякого добра и
благополучия, хочу, конечно, и доброй славы у людей. Кто меня ненавидит,
тот и мне ненавистен. Однако же зря никому зла не желаю. Раздумавшись, чуть
не упустила я обед. Фроська рыбу высушила, котлеты пережарила. Я ее,
изругавши, выгнала из кухни и занялась стряпней.
Только после обеда опять вернулись ко мне мысли. Взяла я и перечла это
дурацкое письмо сызнова. Зависть меня взяла, - какая я в ту пору
литературная была и прекрасно писала. Любе и теперь двух строк так не
написать. Взглянула опять на фотографию, глядит оттуда лицо такое строгое,
чистое и красивое. Села я перед зеркалом, сложила руки, и вдруг ни с того
ни с сего стало мне страшно. Дурным таким нутряным страхом, словно
внутренности вывернули.
Где же это я-то? Я сама - где она? Та ли это я, которая тогда была?
Так, значит, теперь-то я уж не я, а что-то совсем другое. Но ежели я сейчас
это я сама, так кто же она-то была тогда? Что у меня сейчас с ней общего?
Ничего. Ни черты, ни мясо, ни кровь - все это уж переделалось. Ни душа, ни
дух не такие. Даже память отшибло, и не могу я поверить, чтоб тогдашняя я в