"Игорь Шафаревич. Русофобия" - читать интересную книгу автора

при последнем издыхании и там же, в поезде, умер, "Он умер, последний принц,
среди стихов, филактерий и портянок. Мы похоронили его на забытой станции. И
я - едва вмещающий в древнем теле бури моего воображения, - я принял
последний вздох моего брата".
Холодное отстранение от окружающего народа часто передают стихи Э.
Багрицкого, в стихотворении же "Февраль" прорывается крайняя ненависть.
Герой становится после революции помощником комиссара:

Моя иудейская гордость пела,
Как струна, натянутая до отказа...
Я много дал бы, чтобы мой пращур
В длиннополом халате и лисьей шапке,
Из-под которых седой спиралью
Спадали пейсы и перхоть тучей
Взлетает над бородой квадратной...
Чтоб этот пращур признал потомка
В детине, стоящем подобно башне
Над летящими фарами и штыками
Грузовика, потрясшего полночь.

Однажды, во время налета на подозрительный дом, автор узнает девушку,
которую он видел еще до революции, она была гимназисткой, часто проходила
мимо него, а он вздыхал, не смея к ней подойти. Однажды попытался
заговорить, но она его прогнала... Сейчас она стала проституткой...

Я - Ну, что! Узнали?
Тишина.
- Сколько дать вам за сеанс?
И тихо,
Не раздвинув губ, она сказала: - Пожалей меня! Не надо денег... Я
швырнул ей деньги,
Я ввалился,
Не стянув сапог, не сняв кобуры, Не расстегнув гимнастерки.
Я беру тебя за то, что робок Был мой век, за то, что я застенчив,
За позор моих бездомных предков, За случайной птицы щебетанье! Я беру тебя
как мщенье миру, Из которого не мог я выйти! Принимай меня в пустые недра,
Где трава не может завязаться, Может быть, мое ночное семя Оплодотворит твою
пустыню.

Мне кажется, пора бы пересмотреть и традиционную точку зрения на романы
Ильфа и Петрова. Это отнюдь не забавное высмеивание пошлости эпохи нэпа. В
мягкой, но четкой форме в них развивается концепция, составляющая, на мой
взгляд, их основное содержание. Действие их как бы протекает среди обломков
старой русской жизни, в романах фигурируют дворяне, священники,
интеллигенты - все они изображены как какие-то нелепые, нечистоплотные
животные, вызывающие брезгливость и отвращение. Им даже не приписывается
каких-то черт, за которые можно было бы осудить человека. На них вместо
этого ставится штамп, имеющий целью именно уменьшить, если не уничтожить,
чувство общности с ними как с людьми, оттолкнуть от них чисто
физиологически: одного изображают голым, с толстым отвисшим животом,