"Владимир Севриновский. Серебряные провода" - читать интересную книгу автора

естеством я чувствовал, что ей не уйти, она уже заглотила наживку, и
потому ничуть не удивился, когда ее напряженная рука обмякла и Hаталья
безропотно дала себя усадить в автомобиль. За всю дорогу она не
проронила ни звука.

* * *

24 ноября 1999 г.

Сегодня я впервые увидел ее. Расплывчатое волокнистое пятно на снимке
мозга.
Опухоль.
Как смешно - я долгие годы собирал свою музыку по мельчайшим
компонентам, бережно вскрывал их, изменяя деталь за деталью с целью
добиться совершенного звука, и при этом даже не мог подумать, что мне
когда-нибудь откажет единственный по-настоящему незаменимый прибор, без
сверхчувствительной настройки которого все остальные устройства не стоят
ничего, - мое собственное тело. И это после стольких усилий,
направленных на совершенствование его органов слуха и улучшение
восприятия! Мой отец годами до хрипоты спорил со мной, пытаясь заставить
изучать английский язык. Уверен, что если б его в один прекрасный день
не пристрелил собственный телохранитель, увещевания продолжались бы до
сих пор. Он не мог понять, что знание английского убило бы все
удовольствие от музыкальности голосов американских джазменов, поскольку
мозг неминуемо бы отвлекался на логическую обработку смысла слов. А
теперь я мог бы легко согласиться с отцом, да только едва ли услышал бы
его советы. Бетховену было легче - музыка звучала в нем самом, не
нуждаясь во внешних трансляторах. Hо я ведь не голос, а слух, поглощение
чужих звуков сделалось смыслом моей жизни, я их переваривал, как еду и
питье, а теперь мне суждено среди собственного храма музыки испытывать
танталовы муки.
Добрых две недели меня погружают в гудящие аппараты, мажут основание
черепа омерзительной слизью, по которой затем скользит машинка со
свисающим жирным черным проводом. Hо теперь все уже кончено. Финал прост
и лаконичен: абсолютная глухота, продолжение головных болей, затем
постепенная утрата зрения, вероятное безумие и смерть. Мне потребовалось
много усилий, чтобы вытянуть все это из врача, трусливо прятавшегося за
обычными экивоками и обнадеживающими словечками - ему пришлось исписать
ими почти три листа. Зато он с явным облегчением услышал, что я
отказываюсь от госпитализации. Должно быть, не хочет портить мною
статистику.
А впрочем, к черту все эти рассуждения. Я устал от бесконечных
строчек, от проклятой жалости к себе, и больше всего - от самой своей
личности. Все это фальшь, дешевка. Истина гораздо проще, ее можно
выразить в двух словах.
Мне страшно.
Мне настолько страшно, что я не могу связно думать. Мысли
беспорядочно прыгают от боли, перед глазами мелькают картины далекого
прошлого. И почему-то все чаще вспоминается наша жизнь с Hатальей, ее
блеклое лицо, печальное даже во время секса. А ведь я уже так давно не