"Николай Михайлович Север. Федор Волков (Сказ о первом российского театра актере) " - читать интересную книгу автора

Тверица-слобода брала верх над посадскими богатырями. Осталась вдова
Настасья одна со своим женским горем. На третье лето, а шел тогда
тысяча семьсот тридцать пятый год, отписала сестре своей, костромской
купчихе, Матрёне Волковой, тож постом похоронившей мужа, наказ: ехать
к ней в Ярославль, коротать вместе горький бабий век.
Отцвели уже, осыпаясь белым цветом, яблонька и черемуха. Вечера
стали поздними - чуть ли не за полночь всё заря да заря неугасимая.
В сумерках в проулок втянулись возки с Костромы. Из них вынули
ребят - один другого меньше, на руках у матери последний, Гришанька,
двух месяцев всей жизни-то!
"Матрёша! - всхлипнула майорша, снимая племяша с усталых рук
сестры: - Доехали, слава тебе господи!"
Захныкал, загулькал Гришанька...
- Ну, ну... ты спи, неугомон... спи, баю, баю, бай...
За полночь просидели сёстры, то плача, то улыбаясь друг другу.
Заря вечерняя сошла в утреннюю. Тишина. Малые и самые малые
разметались на душных перинах в горнице, а старший, Фёдор, прислонясь
к материнским коленям, спал сладким сном свою первую ярославскую ночь
на крыльце, что осыпано было белым цветом облетевших яблонь.

* * *

Забор. У забора рябина. Ежели залезть на рябину, можно увидеть
через забор мужиков, что везут пеньку и дёготь, колодников, в "чепях и
на связке" бредущих за подаянием, инвалидных служивых, что волокут в
берестяных ведрах, укрытых лопухами, стерлядь для воеводы. Мало ли
чего можно увидеть! Ну и смотришь, пока тетенька Настя не почнёт
скликать: "Волчата, волчата, цып, цып, цып! Кому блин, кому два, кому
все полтора!" Стало быть, Фёдор с рябины долой. А как же? Блины
гречневые, липовцем мазаны! Блин за пазуху и опять на рябину.
Хорошо вечерами девушки песни пели! У Настиных ворот лужаечка
малая. Станут девушки на лужайке в круг, за руки возьмутся, поют в
переспрос, весело да озорно, а то вдруг словно загорюют,
парами-лебедушками уплывут в синие сумерки, голоса станут далёкими,
словно невесть где за Волгой... А потом стихнет всё: и земля и небо.
Спящего сладко на руках у Насти Фёдора унесут в дом.

* * *

Осень в тот год ранняя. Грязь непролазная. Свиньи и те в ней
тонут. Опять же дожди. Им что не идти. Рябина осыпалась. Никому не
нужна. Воевода через писчика наказал: "По тяглу государеву(2) - со
вдовы один убыток! Поезжай, вдова, назад в Кострому!" Сволокли
копиистам мёду бочонок да семь рублей денег, чтобы всё же пригрели
костромичей. Без злобы несли - понимали: не нами заведено, не нам
устав рушить. Подобрел воевода: "Мне што - живи".
У Николы Надеина, как отошла обедня, встретил костромскую вдову
ярославский заводчик Фёдор Полушкин. С паперти вместе сходили. Матрёна
робкая, конфузливая, шла потупясь, сама не своя. Фёдор Васильевич, с
того ль, что церковным старостою был, шел как по своей усадьбе, по